Денис Драгунский - Дело принципа

– Анна! – громко сказала я.

Она снова закрылась газетой. Ну не хочет, и не надо. И в этот момент в ресторан вошел молодой человек в серой студенческой тужурке и фуражке. Снял фуражку, огляделся, шагнул ко мне – очевидно, перепутал. Я смотрела на него во все глаза. Мне кажется, я его тоже узнала. Встретившись со мной взглядом и увидев, что я совсем не та, к кому на свидание он пришел, студент вздрогнул, повернулся и наконец увидел свою «обже», которая сидела, плотно закрывшись газетой. Он взялся за газету, отогнул ее верх и губами поцеловал воздух, послал барышне поцелуй другими словами, на коротком расстоянии. Она отложила газету. Они быстро обнялись, поцеловались, вернее, соприкоснулись щеками и чмокнули воздух над щеками друг друга – фу! Как ужасно! Как пожилые дамочки на праздниках у нас в имении. Неужели на свидании нельзя поцеловаться как следует? Нет, я не говорю о чем-то неприличном. Не обязательно в губы и долго. Но хотя бы просто в щечку. Барышня что-то зашептала ему, глазами показывая на меня.

– Анна! – крикнула я. Она вздрогнула и прижалась к студенту. – Зачем вы секретничаете? Больше двух говорят вслух.

– Они совершенно обнаглели, – сказал молодой человек.

– Кто? – спросила я.

– Филеры, – сказал он, глядя на меня едва ли не с ненавистью, – ищейки. Бладхаунды! Агенты тайной кайзеровской полиции!

При словах «тайная кайзеровская полиция» жирный дядька, спавший в углу на диване, вдруг проснулся, заплямкал губами, хлопнул широченными ладонями по кожаной диванной обивке и закричал, обращаясь даже не к этим молодым господам, а скорее к кельнеру, а может быть, ко всему белому свету: «Ну сколько ж можно? Ну сколько ж можно попрекать, я вас спрашиваю? Ну, было. Ну, каюсь. Ну, служил. Еще при старом кайзере, при папаше нынешнего. Молодой был потому что. Жениться надо, а деньги нужны. Вот и соблазнился, но ненадолго. Ушел». – «Да не сам ты ушел, – сказал кельнер. – Выгнали тебя, дядя Йозеф, за слабость к выпивке». – «Ну и все равно, – сказал жирный мужик. – Ну и тем более. Не пригодился я им, видать. Ну и не надо! Ну и слава богу! Ну и сколько ж попрекать можно? Я ж после этого на войне воевал, между прочим, как честный солдат. Налей еще кружечку», – обратился он к кельнеру. Кельнер нацедил кружку пива, прошел через зал, протянул ему. Я громко засмеялась. Жирный дядя Йозеф покосился на меня, отхлебнул пару глотков, поставил кружку на стол и снова задремал.

Барышня и студент, наверное, убежали бы, но барышне предстояло расплатиться за кофе. Очевидно, только это удерживало ее на месте. Я не преминула поделиться с нею этим своим наблюдением.

– Анна! – громко сказала я. – Вам лучше уйти отсюда, раз уж тут сплошные ищейки тайной кайзеровской полиции. Вам уже пять минут назад как пора. Ноги в руки, рвать когти, смываться через заднюю дверь и все такое прочее.

Я нарочно говорила словами из дешевых сыщицких романчиков. Там таким манером переговариваются преступники. «Джек! Ну-ка, ноги в руки и рви когти через заднюю дверь!» Барышня возмущенно встала из-за стола, а студент, кажется, и не садился. Они стояли рядышком, и казалось, что они оба боятся меня. Мне стало ужасно смешно. Наверно, они из-за темноты не видели, что я и моложе, и меньше ростом.

– Да, вам пора бежать от ищеек кайзера, – хохоча, продолжала я, – но вы ведь не заплатили за кофе, и поэтому будете ждать, пока кельнер принесет счет, а потом сдачу. Ибо «Ordnung muss sein!», порядок превыше всего, верно? Поэтому, – сказала я, своим любимым древнеримским жестом простирая к ним руку с ватрушкой, – поэтому в нашей империи революция невозможна! Садитесь, – сказала я. – И откуда вы взяли, Анна, – я снова четко выговорила ее имя, – что я агент тайной полиции? Я просто молодая бездельница из богатой и знатной семьи. И кой черт занес меня в эту дыру, где не подают ни телятины, ни пулярок, а вместо форели какую-то гнусную плотву?.. Впрочем, не такая уж я и бездельница. Я беру уроки: политические науки, история, в том числе история изящных искусств, и, представьте себе, русский язык. Sprechen sie Russisch? Nein? Schade! Очень жаль! Наши языки так похожи! Вот я могу не только говорить, но и читать газеты, и даже художественные произведения.

– Я недавно был в России, – вдруг сказал студент. – В Москве. Ходил в театр. В знаменитый театр Станиславского. Великолепно!

– Ах, расскажите! – сказала я, – И вообще, давайте сядем за общий стол. – Студент уже шагнул было ко мне, но барышня дернула его за рукав и строго спросила меня:

– А откуда вы знаете, как меня зовут?

– Я хорошо знаю математику, – засмеялась я. – Анна – самое распространенное имя в мире. Назвав вас Анной, у меня было меньше всего шансов ошибиться.

– Вы думаете, тут работает теория вероятности? – засмеялся студент.

Я не разбираюсь в разных тонких чувствах, но мне на секундочку показалось, что я понравилась студенту, а эта самая Анна заревновала.

– Я абсолютно убеждена в правоте теории вероятности, – сказала я, – но лишь в общем случае. Как и утверждают лучшие умы, от Гаусса до Чебышева. Что же касается частностей, то мы с вами виделись сегодня, Анна, – сказала я. – На Инзеле. Около замечательного дома напротив скверика с фонтанами. Вы приехали на извозчике № 103.

– Она точно за нами следит, – сказала Анна студенту. – Иначе что она там делала? И откуда она знает мое имя?

– Ах, милая Анна, – сказала я. – Вот уж не было печали! Следить за кем-нибудь, тем более за вашим благородием. Я просто навещала одну свою знакомую. Близкую знакомую. Буду откровенна – близкую родственницу. Буду еще откровеннее – ближайшую родственницу. Буду откровенна до конца – свою мать, графиню Гудрун фон Мерзебург. Правда, ужасающее имя? О чем думали родители девочки, когда называли ее именем кровавой героини скандинавских сказаний? Которая убила своих детей, зажарила их сердца, накормила ими мужа, а потом и его прикончила? О чем, я вас спрашиваю? И звучит как-то ужасно – Гудрун.

– По-моему, ты попалась, – засмеялся студент, сел за мой столик и посмотрел на Анну уже с моей стороны.

– Хорошо, – сказала она. – Вы дочь графини? Ладно. Это многое меняет. Тогда вопрос: откуда вы знаете мое имя? Она вам что-то обо мне рассказывала?

– Ничуть, – сказала я, – Ни словечка, клянусь. Вообще же, будь я человеком социалистических, революционных убеждений, я бы, конечно, попросила кельнера и старого дядю Йозефа отвернуться и своими руками пристрелила бы вас обоих. Потому что из-за таких вот лопоухих зайчиков все великие замыслы революции идут прахом. Вы – враги революции более сильные и опасные, чем кайзеровская полиция, французская Сюрте и русское охранное отделение вместе взятые. Кто тебе, дура, – закричала я на Анну, – велел признаваться, что ты знакома с графиней? – Студент крякнул и потер себе висок. Видно было, что я его слегка смутила. – Идите сюда, – я снова перешла на «вы» и поманила Анну пальцем.