Эдвард Резерфорд - Сарум. Роман об Англии

– На такие деньги можно жить, как подобает истинному джентльмену, – объяснял Никодемус жене.

Вдобавок настоятель был вхож в светское общество – его принимали если не в круге знакомых графа Пемброка или графа Раднора, то уж точно у лорда Фореста. Таким образом, должность настоятеля доставляла не только материальное, но и моральное удовлетворение, возвышая и укрепляя положение ее носителя в свете. Поэтому к ежевечерним молитвам в спальне – о сирых, хворых и путниках – каноник Портиас украдкой добавлял еще одну сокровенную мольбу:

– Господи, сделай меня настоятелем!

Неудивительно, что каноника весьма беспокоило поведение шурина Ральфа Шокли.

– Должен признаться, доктор, временами он меня раздражает, – сказал он Барникелю. – Увы, мой христианский долг – терпеливо сносить его выходки. Однако же его необдуманные поступки и вольные суждения наталкивают на мысли о… – Каноник тяжело вздохнул и сурово продолжил: – О помрачении рассудка. Меня тревожит его душевное состояние. А каково придется его несчастной жене и детям? – Он опустил бледную длань на толстый том проповедей, будто стараясь почерпнуть в них мудрость и терпение. – Он ведь должен осознать, что я о его же благе пекусь и щедротами своими не оставлю…

Барникель согласно кивнул и отвел глаза – о благодеяниях каноника еще никому не удавалось забыть.

– Моим кротким советам он не внемлет… – добавил Портиас.

– Понятно, – вздохнул доктор.

– Прошу вас, отобедайте с нами, побеседуйте с ним, а затем не сочтите за труд поделиться со мной своими умозаключениями.

Барникелю совершенно не хотелось этого делать, но отказать канонику он не мог.

– А в чем выражается это самое помрачение рассудка? – полюбопытствовал он.

– Ах, вы сами сейчас все увидите! – воскликнул Портиас, трагически заламывая тощие руки. – Слышите? Он только что пришел…

Люди, незнакомые с чувствительной натурой каноника, поначалу ничего особенного не заметили бы.

В дом Ральф вошел в приподнятом настроении. Светлые волосы растрепались на ветру, сюртук был припорошен мелом, в панталонах виднелась невесть откуда взявшаяся прореха, а галстук-крават, тщательно повязанный утром, донельзя измялся. Не обращая внимания на укоризненный взгляд каноника, Ральф поздоровался с присутствующими и ушел в детскую, где провел не меньше четверти часа, хотя всех пригласили обедать.

К столу он явился, так и не переодевшись.

Провожая доктора Барникеля в столовую, Агнеса встревоженно шепнула ему на ухо:

– Прошу вас, не дайте им повздорить!

– И часто они ссорятся?

– День ото дня все хуже и хуже. Я места себе не нахожу от страха. Добром это не кончится… – Она умоляюще взглянула на доктора.

Ради Агнесы доктор Барникель в одиночку сразился бы с наполеоновской армией.

Поведение Ральфа Шокли объяснялось просто. Французская революция свершилась, когда юноше не было и двадцати. Как и многие молодые люди того времени, он, поддавшись влиянию радикальных идей, восторженно решил, что грядет новая, счастливая эпоха. Даже сейчас, спустя много лет, он время от времени выражал реформистские взгляды – упоминал о необходимости упразднить гнилые местечки и настаивал на религиозной терпимости. Ничего ужасающего в этом не было.

Ошибка Ральфа заключалась в том, что он не мог удержаться от подшучивания над своим зятем, который, будучи закоснелым консерватором, полагал подобные взгляды крамолой и страшной ересью. Ральф и не подозревал, что за эту невинную ошибку ему придется расплачиваться.

Обед начался в непринужденной, дружелюбной обстановке. Ральф, по обыкновению, первым завел разговор:

– Я тут наших родственников навестил, Мейсонов…

Портиас недовольно поморщился.

Дело было не в том, что Даниэль Мейсон, как и отец его, Бенджамин, был методистом, – к последователям учения Джона Уэсли каноник относился с большей терпимостью, чем к баптистам или квакерам. Увы, Мейсоны принадлежали к презренному торговому сословию, а Ральф не упускал возможности всякий раз подчеркнуть родство с ними.

– Вообще-то, они нам не родня, – холодно заметил Портиас.

– Как же не родня? – добродушно возразил Ральф. – Мой брат Адам женился на Мэри Мейсон. К Мейсонам я питаю самые теплые родственные чувства, хоть мы и не связаны кровными узами.

Портиас обиженно промолчал.

– Так вот, Даниэль Мейсон говорит, что торговля сукном идет как нельзя лучше, – беспечно продолжал Ральф. – По-моему, доктор, в этом заслуга Наполеона. Его бесконечные войны в Европе дали Англии возможность укрепить позиции на мировом рынке. Знаете, доктор, – со смешком заметил он, – учительствовать мне надоело. Может, лучше в суконщики податься? А, сестрица?

Франсес еле слышно вздохнула.

Портиас угрюмо насупился.

Подали форель.

– Маловата рыбка, – огорченно заметил Ральф.

– Какая есть, – сухо ответил Портиас.

– Рыба превосходна! – откликнулся Барникель.

Франсес благодарно взглянула на него.

– Ах, доктор, вы видели недавнюю карикатуру Джеймса Гильрея? – спросила Агнеса.

Политические и социальные карикатуры Гильрея пользовались огромной популярностью и в то время продавались повсеместно. Барникель немедленно стал описывать одну из них, высмеивавшую либеральную оппозицию вигов.

Обсуждение искусства и литературы несколько смягчило суровость каноника. Речь зашла о поэмах сэра Вальтера Скотта и о статьях в литературно-публицистическом консервативном журнале «Ежеквартальное обозрение», о лирических стихотворениях Уильяма Вордсворта и о поэме Самюэля Кольриджа «Сказание о Старом мореходе». Портиас упомянул о гравюрах и литографиях Рудольфа Аккермана и о великолепном «Справочнике краснодеревщика», недавно изданном мебельным мастером Томасом Шератоном. Агне са умело направляла приятную беседу, в которой приняла участие даже Франсес.

Как ни странно, скандал разразился в ходе разговора, заведенного самим каноником. Все началось с того, что Франсес неосмотрительно вспомнила о письме, полученном от семьи покойного брата в Америке.

– Надеюсь, они в добром здравии, – натянуто улыбнувшись, сказал Портиас.

К родству с торговцами Мейсонами каноник относился неприязненно, однако американскую ветвь семейства Шокли все-таки признавал. Тому было две причины: во-первых, Шокли из Пенсильвании, прямых родственников жены, следовало уважать, невзирая на нелюбовь к утраченным мятежным колониям; во-вторых, жили они так далеко, что никаких неудобств своим существованием не доставляли. Поэтому каноник всегда отзывался о родне доброжелательно и даже иногда вспоминал их имена.

– Старшего сына отправили учиться.

– Рад слышать, – вежливо отозвался Портиас, а затем, решив, что ему представился удобный случай, многозначительно взглянул на Барникеля и заметил: – Мой шурин считает, что американцам повезло больше, чем англичанам.