Эдвард Радзинский - Мой лучший друг товарищ Сталин

В Политбюро остались лишь трое моих прежних знакомцев, которым Коба разрешил жить: лысая махина с внешностью еврейского биндюжника — Каганович, похожий на смазливого полового в трактире — маршал Ворошилов и худощавый, в пенсне — Молотов, выглядевший на их фоне чеховским интеллигентом…

После выступления Кобы начались речи его новых соратников.

Жданов веселил съезд примерами безумия террора: «От врача требовали справку: «Товарищ имярек по состоянию своего здоровья не может быть использован никаким классовым врагом для своих целей». «Я выбился из сил в борьбе с врагами народа, прошу путевку на курорт»… Делегаты, принимавшие активное участие в нынешнем кровавом побоище, весело смеялись над побоищем вчерашним. Коба разрешил им это. Такова теперь была генеральная линия. Во всех речах соревновались в почитании моего друга, официально ставшего земным богом. «Гений новой эры», «мудрейший человек эпохи», «вождь всего прогрессивного человечества»…

Коба, сидевший в Президиуме, спокойно выслушивал все эти чудовищные восхваления. Ни его и никого в зале они уже не удивляли. Эти эпитеты рядом с его именем были столь же привычны уху, как, например, сочетания «синее небо» или «зеленая трава».

На съезде присутствовали и старые партийцы — те немногие, которым он разрешил жить. Старых большевичек представляла Коллонтай. Ее коллеги, старые большевички, — кто был расстрелян, кто умер или умирал сейчас в лагерях. Да и она, любовница и сподвижница расстрелянных героев Октября, чудом спаслась. Ежов уже составил на нее дело о шпионаже, но хозяйственный Коба велел не трогать ее из-за благородной внешности — требовалась для представительства на Мавзолее. Остался в живых и толстый, страдавший одышкой Бонч-Бруевич, которому Коба поручил прославлять только что написанный под его руководством «Краткий курс истории ВКП(б)». (Это была новая История партии, где все ее основатели, вчерашние вожди Революции, объявлялись предателями и убийцами. Коба помнил, как мы учили Библию в семинарии. Вот так ныне вся страна обязана была ежедневно учить эту новую библию. Библию от Кобы.)

Сохранил жизнь он еще одному отцу Октября — Подвойскому, которому была доверена миссия: рассказывать о великой роли Кобы в Октябрьском перевороте. Впрочем, большинство тех, кто употреблял слово «переворот», лежали с пулей в безвестных могилах. Вчерашний «переворот» именовался нынче «Великой Октябрьской социалистической революцией». Так его называло новое поколение, так его звала моя дочь…

Оставил он в живых и нескольких партийных старцев. Они должны были повествовать о «Великой дружбе» — дружбе Ленина и Кобы. И они исправно делали это!

Итак, все было на своих местах: в храме новой религии, Мавзолее, лежали нетленные мощи Боголенина; на Мавзолее на каждом празднике страна видела живого бога — моего друга Кобу. И все остальное время учила новую святую книгу — «Краткий курс истории ВКП(б)».

Естественно, были написаны и новые учебники истории. По одному из них училась моя дочь. Вместо прежних проклятий «царская Россия — тюрьма народов» провозглашались идеи, от которых переворачивались в гробах расстрелянные старые революционеры. Все завоевания русских царей объявлялись прогрессивными, отвечающими интересам… завоеванных народов!

Последние перемены я увидел воочию на концерте в честь XVIII съезда, состоявшемся в Большом театре. Перед началом в одной из лож появились… казаки! Казаки, бывшие для нас олицетворением павшей Империи, символом расправ над революционерами! Они разгоняли нагайками демонстрации, составляли доверенную царскую охрану… И вот теперь они, в ненавистной нам форме царского образца с серебряными аксельбантами, сидели в зале вместе с делегатами съезда нашей партии!

И никакого шума! Коба научил нас безмолвствовать.

Рядом со мной сел один из уцелевших старых партийцев Кр-ский. Он не удержался, сказал мне:

— Над могилой партии рождается Империя. Тень Бонапарта не дает кому-то покоя.

Я, конечно, ничего не ответил. Он говорил шепотом. Но… слушали даже кресла!

Через несколько дней во дворе нашего дома ко мне подошел Сольц.

— Попросите вашего друга Кобу, чтобы велел отдать мои тетрадки. — И дико захохотал. — К чему это я? — Глаз его потускнел, он растерянно сказал: — Не помню, — и пошел прочь, потом спохватился и закричал: — Арестовали Кр-ского! У него были мои тетради с воспоминаниями об Октябре! Я их дал ему почитать! Их забрали при аресте! Пусть немедленно вернут!

Ежов просидел в своем кабинете в наркомате водного транспорта, по-моему, целый год.

Говорили, что в апреле ему позвонил Лаврентий и попросил оставаться дома.

Дома его и взяли — 10 апреля. Никаких объявлений в газетах не было.

Но в нашей Лубянской внутренней тюрьме, куда свозили высокопоставленных врагов народа, он не появился. Я решил, что его попросту застрелили во время ареста. Но, оказалось, ошибся.

В очередной раз меня вызвал Коба.

Принял меня с улыбкой:

— Ну что, жить стало лучше, жить стало веселей? Специальная партийная комиссия познакомилась с ежовскими делами. Триста двадцать семь тысяч мы уже выпустили… — (Выпускать теперь было можно — ленинскую «верхушку» расстреляли.) — И кого там только нет! — продолжал негодовать Коба. — Офицеры, прошедшие школу мировой и Гражданской, так нужные сегодня, знаменитые ученые, конструкторы военной техники. Всех под шумок процессов над выродками отправил в тюрьмы, подонок. Разоружал как мог страну, негодяй. Стольких зря уничтожил, подлец! И скольких собирался! — (Негодовал он, поверьте, совершенно искренне). — Скольким зубы повыбивал, маленький урод. — И с усмешкой: — Ты хоть зубы вставил! — и прибавил совсем весело: — Береги их, чтоб не пришлось опять… вставлять… Говорят, даже меня арестовать собирался, — прыснул в усы. — Мерзавца отправили в Сухановскую тюрьму. Он там прежде ад устраивал, сукин сын. — Коба пристально смотрел мне в глаза. Но в который раз повторяю — у меня была хорошая школа: ни один мускул не дрогнул, когда я слушал паясничанье друга.

(Сухановскую особую тюрьму почти год назад основал сам Ежов. Он и сделал ее образцовой, то есть образцово-страшной. В этой тюрьме применяли особые пытки, о которых ходили легенды. Сюда благодарный Коба, никогда не забывавший о юморе, и отправил верного Ежова.)

Коба помолчал, потом добавил:

— Ты поезжай в Сухановскую и внимательно… послушай, что там будет нести мерзавец. Я думаю, это будет справедливо: ты имеешь право присутствовать на допросах оклеветавшего тебя подонка. Отчет мне напишешь подробный.

Я понял: его очень интересовало, что станет говорить Ежов.