Эдвард Радзинский - Мой лучший друг товарищ Сталин

— Вполне возможно, Коба. Знаменитая красотка Лени Рифеншталь безуспешно пыталась соблазнить его. Геббельс подкладывал ему молодых актрис — безуспешно. В Гитлера, как говорят, безумно влюблена фрау Геббельс — одна из самых красивых дам в Германии, но и она напрасно старалась. И сильно этим оскорблена. Теперь все чаще возмущается своим идолом. Говорит: «Вместо того чтобы ночью заниматься любовью, он безостановочно рассуждает. И заставляет свое окружение бодрствовать по ночам вместе с ним и выслушивать его бесконечные монологи…» — Здесь я запнулся. Коба, как известно, тоже работал по ночам и заставлял соратников делить с ним ночные застолья.

Коба, как всегда, понял и усмехнулся.

— Наполеон тоже бодрствовал по ночам. Есть люди, которым достаточно поспать два-три часа. Это гении. Например, Иван Грозный, Наполеон и… старики! Значит, этих фрау он не ебёт? Но кого же он дерет?

— Он знает о разговорах об импотенции и часто общается с девушками. В последнее время его видели в обществе некоей Зигрид фон Лаппус. Ей двадцать два, у нее потрясающая фигура и точеное личико.

— Твои с ней работали?

— Они быстро поняли, что это излишне. Там ничего нет и быть не может. Она закончила университет и, что весьма редко для красавиц, — умна, а фюрер ненавидит умных женщин… — Здесь я второй раз поперхнулся, вспомнив о вкусах Кобы.

Он и на этот раз милостиво улыбнулся.

— Бухарчик говорил, что товарищ Наполеон тоже не любил умных женщин. Ум — привилегия и обязанность мужчины, истинный мужик не может любить мужеподобных дам… Эх, Бухарчик, не ссал бы он против ветра, был бы сейчас живой. Итак, эта Лапочка — агитпункт, не более. Значит, и вправду никого не ебёт?

— Возможно, его единственной любовницей является смазливая дурочка из простонародья, некая Ева Браун. Он держит ее в Мюнхене на маленькой вилле, купленной на ее имя, или в Баварских Альпах на своей вилле в Бертехсгадене… Она именуется секретаршей Гитлера. В Берлине ей появляться запрещено. Ева плотно окружена спецслужбой, к ней не подойти на тысячу шагов.

— Значит, вы забыли: «Нет таких крепостей, которые не взяли бы большевики…»

— Гитлер помешан на мерах безопасности.

Коба оживился, спросил с интересом:

— Берия говорит, что он лично разрабатывает правила для свой охраны?

— Точнее, он разработал одно и главное правило — никаких постоянных правил. Постоянно лишь одно: часто менять свои решения. Избегать распорядка дня. Если заранее объявлено, что он посетит выставку, значит, почти точно его там не будет. Поэтому четыре покушения военных, о которых сообщили наши агенты, провалились — он попросту не пришел в назначенное место! Никто не знает, в какую машину он сядет и куда направится в следующий час. Он появляется на людях так же внезапно, как и исчезает. В его машине сзади стоит прожектор, чтобы тотчас ослепить машину, которой удастся убрать сопровождение и пристроиться сзади… Во время его выступлений прожектора направлены на толпу, ослепляя возможных убийц. Все это — его выдумки!..

В кабинет начали входить члены Политбюро, начиналось заседание. Коба весело сказал мне:

— Пошел вон!

Он не забывал, как бы шутя, постоянно унижать меня.

На следующий день Корсиканец сообщил мне удивительное: когда Коба давал указания Литвинову о военном союзе с западными демократиями, наш посол в Берлине нанес неожиданный визит в немецкое министерство иностранных дел. И будто подтверждая слова Муссолини, заявил: «Идеологические разногласия мало повлияли на наши отношения с Италией и не должны влиять на наши отношения с Германией! Россия не намерена пользоваться существующими трениями между Германией и странами Запада, и нет причин, по которым между нами не должны существовать нормальные отношения».

Я понял: Коба вступил в игру!

В это время стало ясно: Англия холодно отнеслась к предложению Кобы о военной конвенции. Чемберлен по-прежнему решил не допускать СССР к решению европейских дел.

В апреле тридцать восьмого года по Лубянке пронесся слух: Ежова от нас забирают. Но такие слухи просто так не распространяют, за ненужные слухи у нас сажают. Все поняли: слух нужный!

Однако 8 апреля на заседании Политбюро малограмотный Ежов ко всем своим должностям получил еще одну, скромную — наркома водного транспорта. Я поинтересовался у Кобы этим странным назначением, но он только усмехнулся:

— Товарищ Ежов — ценный работник. Большому кораблю — большое плавание… на водном транспорте.

Правда, уже с конца апреля на Лубянке начались странные перетасовки.

Множество работников стали переводить от нас в этот ничего не значивший наркомат. Без всякой санкции Ежова были смещены и арестованы несколько его помощников.

С августа на Лубянке уже вовсю трудился мой грузинский знакомец Лаврентий Берия, первый заместитель Ежова…

Вскоре после появления Лаврентия возник и все усиливался новый слух: добрый Коба ничего не знал о Терроре, творимом Ежовым. Лишь сейчас, с приходом Берии, ему открылась вся правда.

Слух креп, и я почувствовал в этом умелую руку моего грузинского друга.

В октябре Политбюро приняло грозное постановление, где отмечалось, что наряду с успехами НКВД, беспощадно разгромившего врагов народа и шпионскую агентуру иностранных разведок, упрощенное ведение следствия привело к ряду крупнейших недостатков и извращений в работе органов НКВД.

Все услышали в этих словах возмущенный голос нашего доброго Отелло, в очередной раз обманутого очередным Яго.

Финал разыгрался при мне.

В конце ноября в кабинете Кобы я докладывал о новом донесении из Берлина, когда в кабинет вошел Ежов. Следом за ним появились Молотов, кажется, Ворошилов и, конечно, Берия.

— Садитесь, товарищи, — сказал Коба. Велел мне прерваться и обратился к Ежову: — Что у тебя, Николай?

— Очень много сообщений о враждебных разговорах в среде наших писателей, Иосиф Виссарионович.

— К примеру? — хмуро спросил Коба.

Ежов вынул из портфеля бумагу и стал читать:

— Писатель Олеша в пьяном виде громко читал стихотворение: «История не в том, что мы носили, а в том, как нас пускали нагишом…» Слушавшие стихи писатели пытались остановить его. Но он добавил новые строчки:

После чего прочел следующее:

Затем пьяный прокричал: «Сейчас я наговорил на десять лет…»

— Ну и что ты решил?