Эдвард Радзинский - Мой лучший друг товарищ Сталин

На следующий день счастливый Гитлер собрал своих генералов. И сообщил, что сможет начать вторжение в Польшу!

После чего выдал обычную бесконечную речь. Спортсмен прислал ее переложение. «Все зависит от меня, от моего существования, от моих талантов политика. Вряд ли когда-нибудь появится человек, обладающий болышей властью, чем я. Факт моего существования необычайно важен. Но меня в любой момент может убить преступник или сумасшедший… Поэтому я должен торопиться осуществить свое предназначение. И потому решение о войне мне принять очень легко. Нам нечего терять; мы можем только выиграть. Наше экономическое положение таково, что мы сумеем продержаться без этой войны всего несколько лет. Геринг это подтвердит. У нас нет выбора, мы должны действовать».

Тогда же Коба взял меня с собой на Ближнюю. Была теплая августовская ночь.

Мы сидели на веранде. Ее только что пристроили к дому, пахло деревом.

— Риббентроп в Кремле! — сказал Коба. — Такое даже Жюль Верн не придумал бы, а вот товарищ Сталин знал, что так будет.

Я молчал.

— Ну, скажи, не бойся. Я понимаю, мы были чистенькими столько лет. Давай говори за своих мудаков!

Я сказал:

— Мы были поборниками мира, были главной силой, противостоявшей чудовищному, нечеловеческому фашизму.

— Так, дорогой. Но товарища Сталина за все эти заслуги поставили к стенке — в безвыходное положение. Это они покорно разрешили Гитлеру создать армию, захватить Австрию, потом Чехословакию, даже не ставя нас в известность, будто нас нет! Потом водили за нос, делали вид, что ведут военные переговоры… Разве англичане не могли включить в свой договор с поляками непременное условие — пропуск нашей армии? Но они не хотели… Если бы хотели, то принудили бы Польшу, как принудили Чехословакию. Мы чисты перед миром. Ты скажешь своим шпионам: «Они заключали Мюнхен, чтобы «благородно», за счет чехов, получить мирную отсрочку, теперь наша очередь за счет поляков благородно получать свою отсрочку от войны!»

Что ж, он выполнял обязанность Вождя — думал о своей стране.

(Одно «но». Никто не мог предвидеть, что случится после этой отсрочки, даже Коба. Что в результате союза с нами Гитлер преспокойно захватит всю Европу и получит все ее ресурсы, уничтожит Францию, английский экспедиционный корпус… И вскоре перед Гитлером окажемся… мы!)

Тогда я сказал ему то, что он хотел услышать:

— Ты всегда прав, Коба.

Но он… лишь досадливо махнул рукой.

Утром на дачу приехали Берия и Молотов. Начали обсуждать, как встретить Риббентропа. Коба готовился будто к сражению.

— Думаю, товарища Риббентропа встретим холодно. Пусть понимает, что нам всё это нужно куда меньше, чем им. Никакой торжественности. Переговоры будем вести в кабинете Молотова. Все время подчеркивая: это не союз, это Пакт о не нападении, и только.

Позвонил начальник протокола МИД, доложил:

— Есть проблема, товарищ Сталин. В наркомате иностранных дел нет фашистских флагов.

— Попробовали бы они у вас быть, — усмехнулся Коба.

Догадался Берия:

— Пошлите на «Мосфильм». Там снимаются антифашистские фильмы.

Отправили посланца на студию. Оказалось, Ежов успел расстрелять прежнего кладовщика как раз за хранение этих флагов. На студии в страхе клялись, что никаких флагов не хранится, после съемок все уничтожается. Обыскали склад. Один флаг нашли. С кладовщиком случился инфаркт.

Утром 22 августа поступило сообщение от Ефрейтора.

«22 августа Риббентроп и многочисленная делегация на двух «Кондорах» вылетела из Берлина. Риббентроп летел на гордости немецкой авиации — личном самолете Гитлера. На ночь они приземлились в Кенигсберге, где министр получал последние инструкции от фюрера. Гитлер провел у телефона полночи. Кроме Пакта о ненападении Риббентроп вез с собой нечто . Но никто не знает, что именно».

Кроме того, Ефрейтор донес, что Гитлеру пришлось объясняться со своей партией. Он дал секретное указание разъяснить всем ее членам, что договор является лишь временной мерой и совершенно не меняет враждебного отношения к Советам. «Наступит миг — флаг со свастикой заполощется в Москве на месте серпа и молота».

Нервничал и Коба. Велел вызвать Шуленбурга и указать послу, что сообщение о прилете Риббентропа должно быть опубликовано одновременно — в Берлине и в Москве лишь на следующий день после его прибытия в Москву. Коба хотел взять день на размышления о том, как объявлять обо всем миру и, главное, коммунистам в Европе.

Гитлер обманул тотчас. Он поторопился сделать наше отступление невозможным. Уже вечером передача немецкого радио внезапно прервалась, и диктор сказал невероятное: «Имперское правительство и Советское правительство договорились заключить пакт о ненападении. Для ведения переговоров имперский министр иностранных дел прибудет в Москву».

Шок во всем мире! Газеты захлебывались от предположений.

— И невинность соблюсти, и капитал приобрести нелегко, — пробурчал Коба. — Но встречать подлеца будем теперь совсем скромно.

Кажется, в том же в августе, в самых первых числах, Коба сказал мне:

— Говорят, драматург товарищ Булгаков написал очень неплохую пьесу про нашу с тобой забастовку в Батуме. Ее хочет ставить МХАТ, думаю, разрешим товарищам? МХАТ — прославленный коллектив. Они умудрились неплохо исправить пьесу товарища Булгакова «Дни Турбиных». Хмелев обаятельно играл. Мне даже как-то приснились его усики. Сейчас он хочет играть товарища Сталина. Думали ли мы, что нас будут играть замечательные артисты?

«Нас» — это значит «его»!..

Жена рассказала, что «вся Москва» полнилась слухами о пьесе Булгакова. МХАТ планировал выпустить спектакль в день шестидесятилетия Кобы. Все правильно: первый театр страны ставит пьесу о первом человеке. Остальные театры приготовились одновременно поставить эту же пьесу к юбилею моего великого друга. Большой обратился в ЦК с просьбой разрешить создать оперу по пьесе «Батум». Обо всем этом Коба сообщил мне, добро смеясь:

— Будут нас с тобой и петь, Фудзи. — И вслед любимое: — Думали ли мы?!

Однако конец этой истории оказался удивительным.

Приблизительно за несколько дней до приезда Риббентропа я застал Кобу в опасной ярости.

В этот момент по громкой связи раздался голос Поскребышева:

— Глава Реперткома… — (Репертуарного комитета, ведавшего репертуаром театров), — у телефона.

— Вы что, с ума все посходили?! В этой говенной пьесе какая-то гадалка предсказывает судьбу товарищу Сталину! Священник ругает его «дьяволом»! Сообщите во МХАТ, что ЦК решительно против постановки пьесы. Зачем рассказывать о юности товарища Сталина? Он ведь еще не был товарищем Сталиным! Он был самым обычным молодым человеком, Иосифом Джугашвили. И запомните: никогда не надо вкладывать в уста товарища Сталина глупые чужие слова, — он бросил трубку и закончил негодующе: — Этой пьесой товарищ Булгаков решил схитрить — навести мосты с советской властью. Шалишь! Не люблю неискренних людей!