Эдвард Радзинский - Мой лучший друг товарищ Сталин

Но наш переводчик не сумел передать настойчивую интонацию фотографа (и я впоследствии объяснил это Кобе).

Тотчас после этой фразы Риббентроп подошел к Кобе. Видимо, последовательность действий была отрепетирована.

Я уже успел сообщить Кобе, что процветающий бизнес Риббентропа — продажа дорогих вин. Коба весело потребовал у немецкого министра оценить наши вина из крымских подвалов Абрау-Дюрсо. Риббентропу пришлось выпить несколько бокалов — оценил высоко.

Затем по просьбе Риббентропа они с Кобой уединились и повели разговор через немецкого переводчика.

Беседа была недолгой. Тосты и общее веселье вскоре продолжились.

Главным выпивохой в Политбюро считался Молотов. Он умел пить как-то сосредоточенно — мрачно, совершенно не пьянея. После десятка новых тостов я увидел совершенно белое, изможденное лицо Риббентропа…

Коба был беспощаден.

На приеме присутствовал и Каганович. В этой щекотливой ситуации он держался скромно, стоял в сторонке. Коба любил острые шутки.

— Господин Риббентроп, я предлагаю новый тост — за нашего железного наркома Лазаря Моисеевича Кагановича. Он построил наше метро и ведает всей нашей тяжелой промышленностью. — И насмешливо посмотрел на Риббентропа.

Тот, пьяный, зашептал:

— Ради вас, геноссе Сталин, хоть за Дьявола. У нас тоже есть полезные евреи. Фюрер их высоко ценит. Вообще у нас фюрер решает, кто еврей, а кто — нет. Но всех бесполезных евреев… — Он спохватился, замолчал. Он был совсем пьян, и посол Шуленбург попытался закончить прием.

Но неумолимый Коба решил произнести и маленькую речь о значении пакта.

— Пакт о ненападении — залог мира в Европе. Так выпьем же, друзья, за мир во всем мире! Господин Риббентроп, не отставайте!

Немец с мертвенно бледным лицом выпил. Зашатался. Только тогда Коба согласился его помиловать.

— Ну давайте прощаться. Передайте рейхсфюреру, что Советский Союз никогда не обманет своего партнера.

Уже уходя, едва не падая и опираясь на Шуленбурга, Риббентроп вдруг остановился. Обернулся, и… хмеля как не бывало. Он сухо и нарочито громко произнес:

— Прощаясь, я хочу, геноссе Сталин, напомнить о нашем разговоре: фюрер ждет личной встречи.

И ушел.

— Сукин сын, — сказал мне потом Коба, — ведь договорились: никому ни слова.

Как сообщил мой информатор, вернувшись в посольство, пьяненький Риббентроп восторженно описал сотрудникам великолепный прием, который устроил Сталин: «Как добрый отец семейства, он заботился о нас, о гостях».

Счастливый Риббентроп покинул советскую столицу через двадцать четыре часа после своего прибытия.

Гитлер принял его в присутствии генералов. Один из них, генерал Йодль, за обедом рассказал о приеме жене. Разговор слышал новый слуга. Этого было достаточно. Уже вечером я сообщил Кобе: «Риббентроп заявил: «Я чувствовал себя в Кремле, как среди соратников по партии! Сталин очарован вами».

Более Йодль ничего не поведал. Но уже на следующий день Старшина доложил: после рассказа Риббентропа счастливый Гитлер бегал по канцелярии и орал: «Теперь весь мир у меня в кармане! Завтра мы начинаем войну. Наши враги — маленькие глупые червячки! Они рассчитывали, что Россия станет нашим противником. Я был убежден, что Сталин никогда не примет предложения англичан. Только английские червяки могли думать, что Сталин настолько глуп и не распознает их вечной цели — загребать жар чужими руками. Россия не заинтересована в сохранении Польши. Причины, по которым мы начнем войну с поляками, западные червяки объявят ложью. Но нас это не волнует. Победителя не спрашивают после победы, правду он говорил или нет. Когда начинаешь войну, главное — не правда, а победа. Прав сильнейший! Будьте безжалостны! Пусть вам будет чуждо сострадание. Тот, кто размышляет о мировом порядке, знает, что главное — успех. И успех достигается лишь при помощи силы. Приказ о нападении на Польшу готов».

25 августа Ворошилов, придя на очередное заседание военных делегаций Франции, Англии и СССР, вынул бумагу и прочел вслух несколько лаконичных строк, написанных Кобой: «Господа! Ввиду изменившейся политической обстановки продолжать наши переговоры не имеет более смысла».

…Я присутствовал на грязном, внутреннем дворе Истории, но именно там она и делается.

30 августа агент, работавший у Геринга в министерстве авиации, прислал одно слово: «Завтра».

Уже на следующий день голоса немецких дикторов задыхались от негодования. Радио передало срочное сообщение: отряд поляков предательски напал на немецкую радиостанцию в пограничном Глейвице. Гитлер заказал правдивую инсценировку: у нападавших «поляков» (немецких диверсантов, переодетых в польскую форму) были убитые.

Первого сентября в четыре сорок пять утра, согласно директиве Гитлера, началась операция возмездия «Вайс» — нападение на Польшу. Немецкая армия пересекла границу и с трех сторон двинулась к Варшаве.

Последовали ультиматумы от Англии и Франции с требованиями немедленно остановить военные действия и вывести войска с территории Польши.

Риббентроп заявил, что никаких военных действий не ведется, но есть акция возмездия в ответ на захват поляками радиостанции и постоянные польские провокации.

На этот раз не сработало.

3 сентября английский посол принес ноту с объявлением войны.

«Немой» (агент, работавший в ведомстве Риббентропа) описал любопытную сцену.

Верхушка собралась в кабинете Риббентропа, куда и принесли английскую ноту.

Гитлер заорал на Риббентропа:

— Ну и что дальше? Что вы молчите?!

— Дальше? Будет нота Франции. Я так полагаю, мой фюрер… — с несчастным видом сказал Риббентроп.

Наступила тишина. Все замолчали.

Геринг вдруг проговорил:

— Спаси нас, Господи, если проиграем.

Гитлер вздрогнул и как-то испуганно посмотрел на него.

Геббельс сидел, опустив голову, не произнося ни слова.

Все явно были подавлены.

В этот момент информатору Немого пришлось выйти из комнаты…

Кроме того, Немой сообщал, что никакого энтузиазма и патриотических демонстраций на улицах нет, все буднично идут на работу. Люди старшего поколения вспоминают объявление войны в четырнадцатом году. Тогда народ ликовал, приветствуя появление на балконе дворца Гогенцоллернов кайзера Вильгельма, забрасывая цветами маршировавшие по улицам войска. Впрочем, и у нас тогда царь вышел на балкон Зимнего дворца — объявлять вступление в войну. Ликующая площадь в едином порыве опустилась на колени и запела: «Боже, царя храни!»

Где они теперь — кайзер и царь?! И что с ними сделали «ликующие народы»!

Начав войну, Гитлер торопил Кобу вступить в Польшу.