Антония Байетт - Детская книга

– Сожги неудачные, – сказал Герант. – Неудачные работы всегда найдутся.

Проспер Кейн, Флоренция и Имогена остановились в гостинице «Русалка» в Рае. Герант приехал, чтобы отвезти их на лекцию Бенедикта Фладда. Герант, как и вся остальная семья, предполагал, что после этого Имогена отправится к родным в Пэрчейз-хауз. За завтраком Имогена сказала низким, задушенным голосом:

– Вы ведь понимаете. Я не вернусь туда.

– Мы понимаем. Ты нужна Флоренции. Я объясню.

Когда Имогена ушла за шляпой, Флоренция сказала:

– Зря ты сказал, что мне нужна Имогена. Не нужна. Может быть, наоборот, это я ей нужна.

– Она не хочет возвращаться домой.

– Я знаю. Ты все делаешь, как она хочет. Когда она приехала, не было речи о том, что это навсегда.

– Ох, Флоренция. – Он слегка растерянно посмотрел на суровую, непреклонную дочь. – Это не навсегда. Она будет зарабатывать себе на жизнь и поселится отдельно.

– Я уверена, что мать хочет с ней повидаться, – сказала Флоренция, хотя ни в чем таком не была уверена. И с жаром добавила: – Я хочу снова в Италию, во Флоренцию. Я не хочу торчать все лето в этом убогом Дандженессе, где совершенно нечего делать.

Проспер Кейн хотел обнять дочь, рожденную во Флоренции, но тут вернулась Имогена, со шляпой – очень красивой, с огромными полями, покрытой безыскусно искусными цветами из перышек.

Когда Кейны прибыли в десятинный амбар, он был уже почти полон. В одном конце амбара возвели помост, на котором стояла кафедра, а рядом гончарный круг и стол с чашами, кувшинами, моделями – совершенными, сверкающими искусным узором и бледными, матовыми, с необожженной глазурью, и несколько кривых, уродливых, слипшихся вместе сосудов – жертв неудачного обжига.

Бенедикт Фладд и Филип вышли вместе. Зрители деликатно похлопали. Филип был одет в чистую одежду подмастерья – льняной халат, копна волос приглажена. Фладд был в чем-то среднем между халатом и мантией, полночно-синего цвета, с золотыми лампасами, в потеках глины и даже с отпечатком призрачной ладони. Окладистая викторианская борода также несла на себе глину. Фладд был в круглых очочках, придававших ему вид эксцентричного ученого. Он постоял неподвижно, глядя на зрителей, словно проверяя что-то, прежде чем начать. Его семья сидела в ряд, в полном составе: Серафита в струящихся вышитых одеждах, Помона в невинном муслине, Элси в круглой блестящей черной шляпе из соломки, чистенькая Флоренция в коричневом льняном наряде, Проспер Кейн в летнем костюме, Имогена под сенью цветочков. Фладд кивнул им и заговорил:

– Горшечников, как могильщиков, метит глина. Мы работаем с холодной плотью Земли, очищаем ее перебиванием и смешиванием, формуем пальцами и движениями ног, а затем подвергаем опасностям в печи. Мы берем то, из чего сделаны сами, и придаем ему форму, которую наш мозг находит у нас же в черепе, – не забывая, что глина есть земля и принимает только формы, свойственные ее природе. Я надеюсь показать вам, что эти формы бесконечно разнообразней фантазий большинства людей, хоть и не бесконечны, ибо и земля не бесконечна. Мы химики – мы должны знать металлы и руды, температуры и вяжущие присадки, весá и меры. Мы художники – мы должны освоить точность и размашистые росчерки, работу с кистью и резцом. Мы подобны алхимикам древности – мы используем огонь, дым, тигли, золото, серебро, даже кровь и кости, чтобы создавать сосуды – наши симулякры, наши фантазии, они же вместилища для повседневных нужд, еды и питья. Они могут быть прекрасными, несмотря на свою обыкновенность, и элегантными, несмотря на простоту…

Он продолжал. Все слушали. Он приказывал ассистенту демонстрировать тайны ремесла, и Филип молча, ловко извлекал комья глины из ванн и контейнеров, делал блоки без пузырьков воздуха или вздымающиеся кольца, а к концу лекции сотворил целую чашу, которая колебалась меж его крепких пальцев, борясь с силой земного притяжения.

Слушатели хлопали от души. Подали чай с сэндвичами, и Фладд принялся пробираться к семье. Проспер Кейн сказал ему, что лекция была земной и огненной. Фладд принял комплимент. Мелкими шажками, бочком он пододвинулся к месту, где стояла Имогена, беседуя с Элси и неловко притворяясь, что полностью поглощена этой беседой.

– Ты пришла, – сказал он. – Ты вернулась к нам. Мы – соработники, собратья по ремеслу. Милая.

Он обнял ее. Имогена застыла. Когда он ее отпустил, она отряхнула платье, словно на него попали крошки глины. Она сказала:

– Ты прекрасно говорил. Как всегда.

Фладд суетился и улыбался. Зрители окружили его толпой и осыпали похвалами. Филип на помосте укладывал наглядные пособия в ящики. Герант стал ему помогать. Он сказал:

– Все прошло хорошо.

Филип нахмурился:

– Он на взводе. Когда он так полон собой, за этим всегда следует реакция. Ты же знаешь. Я беспокоюсь. Он так рассчитывал на…

– На что?

– На то, что она вернется. Но это ненадолго. И тогда…

Все ушли, остались только Фладды. Бенедикт обратился к Имогене:

– Идем же. Все готово, Элси обо всем позаботилась.

– Я останусь… с Флоренцией, – прошептала Имогена.

– И Флоренцию бери с собой. Идем.

– Я возвращаюсь в гостиницу.

Отец схватил ее за руку. Он давил и крушил запястье.

– Ты идешь домой. Я здесь только потому, что ты согласилась вернуться домой.

Он обжигал, пронзал ее взглядом.

Флоренция сделала несколько маленьких шажков назад, отделяясь от группы.

Имогена едва слышно произнесла:

– Не могу, ты же знаешь.

Проспер сказал:

– Бенедикт, ты делаешь ей больно. Отпусти ее. Пусть она вернется в «Русалку», и мы все обсудим.

Бенедикт набросился на Кейна:

– Это все ты виноват. Ты ее соблазнил. Ты не пускаешь ее ко мне…

– Думай, что говоришь, – посоветовал Проспер. – Хорошенько думай.

Бенедикт ударил. Не кулаком, а открытой ладонью, очень сильно, по щеке, оставив след – словно со щеки содрана кожа – и испачкав глиной кончик уса.

От второго удара Проспер увернулся.

Имогена затряслась.

Проспер очень вежливо сказал Серафите:

– Вы должны понимать, мадам, что ваша дочь – взрослая женщина и сама решает, где ей спать. Я отведу ее в гостиницу, и там она останется, пока мы все не успокоимся.

– Филипа… – произнесла Серафита. – Позовите Филипа…

Кейн подхватил своих девушек и удалился. Имогену пришлось поддерживать. Флоренция шла следом, топая каблучками. Герант, рассерженный (а в темных глубинах души, в существовании которых не желал себе признаться, и обеспокоенный) таким неудачным финалом хорошо спланированного им дня, вернулся к Филипу и помог ему погрузить Бенедикта, хватающего ртом воздух, в двуколку.