Антония Байетт - Детская книга

Олив Уэллвуд бывала в доме Проспера Кейна, покрытом пылью строительных работ, сотрясаемом ударами молотов и кранов. Она по секрету рассказала Кейну, что беспокоится за сына. Она знала, что Кейн находит эту материнскую заботу привлекательной, поэтому намеренно создавала впечатление теплоты и беспомощности, но поняла, ощутив укол страха, что по-настоящему беспокоится за Тома. У него раньше был такой солнечный характер, сказала она, он всегда был такой милый, такой умный. А теперь он только слоняется по окрестностям, совершенно бесцельно, и у него вовсе нет друзей.

– Он как будто стал другим, совершенно незнакомым человеком, – сказала она.

Майор Кейн ответил, что, возможно, это нормально для отношений детей и родителей. Дети вырастают и отдаляются. Да, сказала Олив, но ведь Том не то чтобы отдалился, она как раз об этом и говорит. Он не удалился прочь, а ушел в себя, изящно сформулировала Олив.

Она взяла руку Проспера в свои:

– Я думала, может быть, Джулиан… кажется, они с Джулианом друг другу нравились… Я подумала, может быть, Джулиан приедет и… погуляет с ним, поговорит?

Кейн подумал, что всегда непросто брать в союзники одного представителя молодого поколения против другого. Он осторожно сказал, что знает: Джулиан переживал, когда Том сбежал из Марло.

– Тогда-то все и началось, – заметила Олив. – Я не хочу, чтобы вы просили Джулиана что-либо выведать у Тома, это было бы очень неразумно. Я просто хочу, чтобы он с ним походил, поговорил.

Так что Джулиан написал Тому письмо, пригласив его в поход по Нью-Форесту. Он написал (и не соврал), что хочет убраться подальше от Лондона и учебы. Он писал, что они смогут ночевать то под открытым небом, то на постоялых дворах. Том ответил не сразу, но потом прислал бесцветную почтовую открытку, гласившую, что он пойдет с удовольствием.

Снова увидев Тома, Джулиан понял, что всегда был в него влюблен. Или (ибо Джулиан всегда умел мыслить двояко) что ему нужно тешить себя фантазией, будто он всегда был в него влюблен. Том в восемнадцать лет был красив той же красотой, что и в двенадцать, – та же стремительная, робкая, неуклюжая грация, то же идеально соразмерное лицо, те же – ибо теперь у Джулиана был кое-какой опыт – прекрасные ягодицы под фланелевыми штанами. Том был все так же похож на статую – с копной медовых волос и длинными золотыми ресницами, которые почти касались щек, когда он моргал. Рот был безмолвен и спокоен, а странная внезапная волосатость – и лица, и тела – лишь подчеркивала сходство со статуей, словно кутая красоту в покрывала. Мужчины, любящие юношей, подумал Джулиан, любят просто красоту, в отличие от мужчин, которые любят девушек. Иные красивые девушки производили то же впечатление чистой красоты, что и красивые мальчики, но в девушках видели будущих матерей, поэтому их красоту отягощал дополнительный смысл. Джулиан не питал иллюзий, что поцелуй или касание каким-то образом даст ему доступ к общению с душой Тома. Тело же Тома было для Джулиана непроницаемо. Возможно, в нем и обитала какая-то душа, но Джулиан чувствовал, что попытки снестись с ней будут вторжением и, возможно, испортят все дело. Он смотрел, как свет играет в волосках на руке Тома, пока тот вскидывает на плечо мешок. Джулиан почувствовал – если отвлечься от шевеления между ног – то же, что чувствовал, когда отец разворачивал при нем сверкающую средневековую ложку, отбрасывая в сторону обертку. Джулиан подумал: хорошо, что Том так стремительно покинул Марло. Оставшись, он стал бы добычей хантеров и, может быть, превратился бы в записного кокета, что случалось со многими. Об этом и о многом другом думал Джулиан, пока они шли по тропинкам через поля и леса, ибо Том был неразговорчив и не стремился к дружеской беседе – лишь к дружеской ходьбе бок о бок. Поэтому Джулиан разговаривал сам с собой, мысленно. Он с некоторым ехидством подумал, что должен вести себя хорошо, раз уж старшие сделали глупость и доверили ему Тома.

Том почти не смотрел на Джулиана. Он ковырял палкой изгороди или останавливался, подняв руку, чтобы в тишине прислушаться к пению птиц и лесным шорохам. Джулиан знал, что не только некрасив, но даже и непривлекателен. Он был маленький, худой и жилистый, с длинным, узким, подвижным ртом, слегка кривоногий и ходил осторожно, сгорбившись, так не похоже на Тома, свободно населявшего все окружающее пространство. Поскольку Джулиан догадался, что нужно молчать, Том начал сам завязывать разговор. В основном про изгороди и канавы. Он указывал хорошие места для постановки силков. Он нашел орхидею и сказал, что она «очень редкая». Он обсуждал хорошие и плохие методы ведения низкоствольного порослевого хозяйства.

А ночью – они спали под открытым небом, расстелив одеяла и непромокаемую подстилку, – Том говорил о звездах. Он знал их все – и планеты, и созвездия. Яркая Венера, почти совпавшая с красным Марсом, и едва заметный на горизонте Меркурий. Голова Гидры, «вон, левее Большого Пса», прямо под Близнецами. Выпуклая убывающая Луна.

О себе он не говорил. Он ни разу не сказал «я хочу» или «я надеюсь» и очень редко произносил «я думаю, что…». Он отстраненно пожалел об исчезновении отдельных видов хищников, уничтожаемых лесниками, – полевого луня, куницы, вóронов. Он рассуждал вслух о том, почему ласки, горностаи и ворóны оказались хитрее и живучее. Джулиан спросил:

– Может, ты хочешь стать натуралистом? Изучать зоологию, писать книги… или работать в Музее естествознания.

– Не думаю, – ответил Том. – Я не люблю писать.

– Что же ты будешь делать? Чем бы ты хотел заниматься?

– Помнишь, на празднике Летней ночи нас спрашивали, кем мы хотим стать? А Флориан сказал, что хочет быть лисой и жить в норе.

– Ну?

– Ну и вот, я думаю, в этом что-то есть.

– Но раз уж ты не можешь стать лисой и жить в норе? – очень, очень небрежно спросил Джулиан.

– Не знаю, – ответил Том. Лицо его затуманилось. – Они все время ко мне пристают. Хотят, чтобы я пошел в Кембридж. Заставляют сдавать экзамены. И так далее.

– В Кембридже неплохо. Там очень красиво. И полно интересных людей.

– Тебе-то хорошо будет в Кембридже. Тебе люди нравятся.

– А тебе нет?

– Не знаю. Я просто не умею с ними обращаться.

Назавтра стало жарко. Они нашли реку, и Том сказал, что они будут купаться. Он сбросил рюкзак, разделся догола, аккуратно сложил одежду и положил поверх рюкзака. Потом вошел в воду сквозь прибрежные тростники. Джулиан сидел на берегу среди лютиков и смотрел, как зачарованный. Он подумал, что никогда не забудет этой картины: член Тома у волосатого бедра, когда Том нагнулся над стопкой одежды. Никогда не забудет очертаний этих бедер, раздвигающих буро-зеленую воду, которая вдруг стала глубже, так что Том погрузился и вынырнул снова, с водорослями, застрявшими, как конфетти, в густых волосах. Том был не только солнечный, но и загорелый. Везде, где солнце касалось этого тела, оно окрасило его красноватым загаром, на фоне которого проступали бледные волоски. V-образный узор на груди от расстегнутой рубашки, браслеты от закатанных рукавов на руках, градации золота – полосами, как у зебры, – на икрах и бедрах.