Арчибальд Кронин - Звезды смотрят вниз

В одиннадцать часов приехал Артур Баррас. Он провёл субботу и воскресенье в гостях у Тоддов, в Тайнкасле, и в это утро приехал домой поездом, прибывавшим в Слискэйль в три четверти одиннадцатого.

Взволнованный, запыхавшийся, ворвался он в контору.

— Папа, какой ужас!

Баррас медленно обернулся.

— Да, это страшное несчастье.

— Чем я мог бы быть полезен? Я готов делать, что угодно. Надо же было такому случиться, папа!

Баррас мрачно поглядел на сына, махнул рукой и сказал:

— Божья воля, Артур.

Артур ответил взглядом, полным смятения.

— Божья воля, — повторил он каким-то странным тоном. — Что это значит?

Но в эту минуту торопливо вошёл Армстронг.

— Объединённая Компания даёт два насоса. Их сейчас нам отправляют. От Хортона пришлют новый турбинный. Мистер Проберт сказал, что готов сделать всё, что может.

— Благодарю вас, мистер Армстронг, — сказал Баррас механически.

Напряжённое молчание длилось, пока не вошёл, прихрамывая, старый Пикингс с тремя большими чашками какао. Старому Солю было уже за семьдесят, но, несмотря на деревянную ногу, он был ещё очень проворен. Он ковылял по территории рудника, выполняя разную работу наверху и отлично умел варить какао.

Артур и Армстронг взяли по чашке. Баррас отказался. Артур и Армстронг стали уговаривать его выпить какао, говоря, что это его подкрепит, а Армстронг добавил, что немыслимо работать натощак. Баррас все отказывался; он выглядел несколько возбуждённым.

Сол Пикингс сказал:

— Молодой Льюис спрашивает, нужен ли он вам ещё. Если ему придётся ждать, я снесу ему эту чашку.

Молодой доктор выпил уже четыре чашки какао, они немного разбавили его героизм. И он был вынужден деликатно осведомиться, где уборная…

Баррас посмотрел на Армстронга.

— Было бы хорошо, если бы врачи нашего города по очереди дежурили здесь ближайшие несколько дней.

— Прекрасная мысль, мистер Баррас, — воскликнул Армстронг. Он поспешно вышел, чтобы переговорить об этом по телефону.

— Папа, — начал Артур с чувством, похожим на отчаяние, — как это случилось? Я хочу знать.

— Не сейчас, — остановил его Баррас. — Не сейчас.

Артур отвернулся к окну и прижался лбом к холодному стеклу, покрытому морозным узором. Тон отца на минуту заставил его замолчать.

Вошёл, запыхавшись, старший брандмейстер Эбенезер Кемау. Он надел форму, украшенную множеством ярко-красных шнуров и восемью внушительными медными пуговицами, которые миссис Кемау всегда начищала до блеска. Мистер Кемау был низенький, лысый человек, круглый как шар. Он питал слабость к мундиру, начал свою карьеру рано, с картонной каски в бригаде мальчишек, а теперь состоял одновременно и старшим пожарным и капельмейстером в Слискэйле. Он играл на четырёх музыкальных инструментах, в том числе на треугольнике, и регулярно получал призы на областной выставке за выращиваемый им душистый горошек. За последние пять лет он потушил один-единственный небольшой пожар на заброшенном пивоваренном заводе.

— Я к вашим услугам, мистер Баррас, — объявил он. — Люди мои здесь, во дворе. Они выстроены в полном порядке. Все окончили курсы первой помощи. Ждём ваших распоряжений, сэр.

Баррас поблагодарил брандмейстера, Сол Пикингс поднёс ему не выпитую Баррасом чашку какао, и мистер Кемау удалился. У него был столь важный и официальный вид, когда он появился во дворе, что два репортёра, только что приехавшие из Тайнкасла, сфотографировали его. На следующий день портрет был помещён в «Тайнкаслском Аргусе», и брандмейстер вырезал его на память.

Предложения помощи сыпались отовсюду, по телеграфу, по телефону; мистер Проберт, представитель фирмы Хортон, явился самолично, от Объединённой Компании угольных копей прибыли ещё три спасательных отряда.

Ещё до полудня Баррас с сыном отправились осмотреть копры, вновь установленные над старой шахтой Скаппера. Шахта эта выходила на унылый пустырь, известный под названием «Снук», весь в кочках и ямах; теперь пустырь занесло снегом, над ним злобно свистел ветер.

Несмотря на зажжённый во дворе костёр, почти вся толпа ушла оттуда и собралась на пустыре. Они стояли в стороне, довольно далеко от механиков, которые работали усердно и быстро, устанавливая под шахтой копёр. Когда подошли Баррас и Артур, толпа молча расступилась, и только небольшая группа мужчин не сдвинулась с места. И тут-то Артур увидел Дэвида.

Дэвид стоял впереди этой группы людей, не отступивших перед хозяином. Среди них были Джек Риди, Ча Лиминг и старый Том Огль. Дэвид ждал, пока Баррас подойдёт близко. От холода и скрытого душевного напряжения его кожа казалась плотно натянутой на скулах. Глаза его встретились с глазами Барраса. И под этим обвиняющим взглядом Баррас опустил свои. Тогда Дэвид заговорил:

— Эти люди хотят вас спросить кое о чём.

— Да?

— Они желают знать, все ли будет сделано для спасения тех, кто остался внизу.

— Меры приняты. — (Пауза. Баррас поднял глаза.) — Это все?

— Да, — медленно отвечал Дэвид. — Пока все.

В эту минуту старый Огль выскочил вперёд.

— К чему вся эта болтовня? — заорал он на Барраса. Старый Том немного тронулся в уме. Он уже пытался сегодня на глазах у всех прыгнуть в шахту. — Почему вы не спасаете их? Все эти машины ничего не стоят. Там внизу мой сын, мой сын Боб. Почему вы не пошлёте людей в шахту, чтобы вытащить его оттуда?

— Мы делаем всё, что можно, мой друг, — сказал Баррас спокойно и с большим достоинством.

— Я вам не друг, — прорычал Том Огль и, подняв руку, ударил Барраса кулаком в лицо.

Артур содрогнулся. Чарли Гоулен и другие оттащили Тома, который отбивался и кричал. Баррас стоял, выпрямившись. Он не защищался, он принял удар с какой-то внутренней экзальтацией, словно где-то в самой глубине души был доволен им. Спокойно продолжал он путь к шахте, распорядился развести ещё костёр, остался на месте работ, наблюдая за ними.

Он оставался здесь весь день. Дождался, пока над старой шахтой установили копёр, паровую лебёдку и вентилятор, пока её очистили от рудничного газа. Он не уходил до тех пор, пока не были спущены туда спасательные отряды для уборки пустой породы, завалившей дорогу в старые выработки. Он оставался, пока обе главные шахты рудника № 17 не были снабжены новыми насосами, из которых один выкачивал 250 галлонов в минуту, другой — турбинный — 450 галлонов. И только тогда он в полном одиночестве пошёл домой, в «Холм».

Он не ощущал ни усталости, ни особенно сильного голода, в нём боролись физическое оцепенение с необычайным душевным возбуждением. Он перестал ощущать своё «я»; всё, что он делал, он делал как во сне. Он был похож на приговорённого к смерти, спокойно выслушивающего приговор. Он не все понял до конца. Его вера в собственную невиновность осталась незыблемой.