Эрик Ларсон - Мертвый след. Последний вояж «Лузитании»

Комната 40 и подразделение Холла разузнали кое-что и о тонкостях поведения субмарин. Так, им стало известно, что командирам субмарин важно не число потопленных судов, а тоннаж, поскольку именно последний принимало во внимание вышестоящее начальство, решая, кого представлять к награде. Узнали они и о том, что в германском флоте существовала своя традиция давать прозвища. Одного очень высокого командира прозвали Seestiefel, что означало “Морской сапог”. Другой был известен тем, что от него дурно пахло, за что и получил прозвище Hein Schniefelig, или “Вонючка”. Про третьего говорили, что он “очень ребячлив и добродушен”, и называли его обычно Das Kind, “Дитя”.

Впрочем, у всех командиров субмарин была одна общая черта. В том, что касалось радио, все они, к радости Комнаты 40 и Холла, любили поговорить. Они непрерывно пользовались своими радиопередатчиками 205 . За всю войну в Комнату 40 поступило двадцать тысяч перехваченных сообщений, отправленных с субмарин. Эта “крайняя словоохотливость” 206 , как выразился Кларк из Комнаты 40, позволяла группе пристально следить за передвижениями субмарин; все в должном порядке заносились в журнал, который вел Хоуп. В январе 1915 года сотрудникам Комнаты 40 удалось установить, что одна субмарина впервые дошла до самого Ирландского моря, отделяющего Англию от Ирландии. Группа даже определила ту конкретную зону, куда было приказано идти субмарине, – квадрат моря возле Ливерпуля. В том случае ценность полученных сведений была очевидна с самого начала, и Адмиралтейство действовало без промедления. Оно послало предупреждение внутреннему флоту, сообщив лишь, что источник информации “надежный и авторитетный”. Миноносцы подтянулись к зоне, где субмарина несла патруль, с севера и с юга. Два больших лайнера “Кунарда”, “Аузония” и “Трансильвания”, в то время держали курс на Ливерпуль – они везли дула для морских пушек, произведенные компанией “Бетлхем стил”. На борту “Трансильвании”, которой тогда командовал капитан Тернер, были и пассажиры, среди них – сорок девять американцев. Адмиралтейство приказало обоим судам немедленно изменить курс и как можно быстрее идти в Куинстаун, что на южном побережье Ирландии, и там ожидать прибытия миноносцев, которые будут сопровождать их до Ливерпуля. Избежав нападения и благополучно прибыв туда, Тернер выразил облегчение. “В тот раз я их провел” 207 , – сказал он. В Комнате 40 давно следили за U-20 под командованием капитан-лейтенанта Вальтера Швигера и вели постоянные записи о его патрулях: когда он выходил в море, каким маршрутом шел, куда держал курс и что ему полагалось делать, когда он туда доберется 208 . В начале марта 1915 года Хоуп не спускал глаз со Швигера, когда тот шел в Ирландское море, как раз в то время, когда германский военно-морской радиопередатчик, расположенный в Норддейхе, на побережье Северного моря, чуть ниже Голландии, передал тревожное сообщение. В нем, адресованном всем германским боевым кораблям и субмаринам, особо упоминалась “Лузитания” и объявлялось, что судно держит курс на Ливерпуль и должно прибыть 4 или 5 марта 209 . Смысл был ясен: германский флот считал, что “Лузитания” – законная добыча. Адмиралтейство нашло сообщение достаточно тревожным и решило направить туда два миноносца – встретить корабль и сопровождать его в порт. Один миноносец послал незашифрованное сообщение, прося тогдашнего капитана, Дэниела Доу, сообщить свои координаты, чтобы суда могли встретиться. Доу отказался, опасаясь, что сообщение послано субмариной. Встреча так и не состоялась, но Доу удалось дойти до Ливерпуля самостоятельно. Вскоре после этого случая он и попросил, чтобы его освободили от должности. Его место занял капитан Тернер.

Той весной 1915 года дешифровщики в Комнате 40 оттачивали свои навыки, радуясь и немного поражаясь тому факту, что германский флот до сих пор не пересмотрел свои кодировочные книги. “Тайну” все так же надежно хранили, продолжая с ее помощью раскрывать планы германских субмарин.

К концу апреля, когда капитан Тернер готовил “Лузитанию” к отплытию, назначенному на 1 мая, Комнате 40 стало известно о новом всплеске активности субмарин. Из перехваченных сообщений следовало, что в пятницу 30 апреля четыре субмарины вышли со своих баз. В ответ на это начальник штаба Чучело Оливер послал Джеллико, находившемуся в Скапа-Флоу, срочное, совершенно секретное донесение. “Вчера из Гельголанда отплыли четыре субмарины”, – говорилось там; дальше были указаны их предполагаемые места назначения. “Делают, похоже, добрые 12 узлов. Какие бы шаги вы ни предпринимали, не открывайте источник сведений” 210 . Через несколько часов до Комнаты 40 дошли новости о том, что отплыли еще две субмарины, на этот раз – с базы в Эмдене, на германском побережье Северного моря. Одна из них была U-20 Швигера. Учитывая, что германский флот, как правило, не посылал в Северное море или Атлантику более двух субмарин одновременно, это было невероятное событие. Дешифровщикам из Комнаты 40 не составило труда следить за U-20 на протяжении первого дня плавания или около того: радист Швигера четырнадцать раз за двадцать четыре часа передал координаты судна.

Сотрудникам Комнаты 40 не надо было далеко ходить за объяснением этого нового, опасного выступления германских субмарин. Оказывается, таким образом германский флот ответил на уловку, придуманную начальником разведки Холлом. Ведь Моргун сам применял на практике принцип, который считал одним из важнейших в своем деле: “мистифицировать и вводить в заблуждение неприятеля” 211 .

К субботе 1 мая жара спала. Утро было холодное, небо серое. В такую погоду пассажирам “Кунарда”, прибывавшим на пирс 54, легче было перевозить свой багаж, ведь теперь они могли попросту надеть свои тяжелые пальто, а не нести их перекинутыми через руку вместе с остальными вещами: тростями, зонтами, саквояжами, свертками, книжками и младенцами – все это можно было увидеть на тротуаре у вокзала, а тем временем с Одиннадцатой авеню выруливали длинные черные таксомоторы и останавливались у бордюра. Большие сумки ехали на полу у ног шоферов, из автомобилей их вытаскивали коренастые, сильные с виду мужчины в открытых куртках и форменных кепках с козырьком.

Все снималось на пленку киноаппаратом, установленным перед самым входом в вокзал 212 . Перед его объективом проходили пассажиры: мужчины в пальто, федорах и фетровых шляпах с полями, загнутыми спереди книзу; женщины в больших шляпах с нашитыми на них ворохами цветов; дети, укутанные, словно едут в Арктику, – одному из них низко на уши натянули вязаную шапочку. То и дело в объективе неожиданно появлялось крупным планом чье-нибудь лицо с тем выражением, что всегда бывает у путешественников во все времена: строгое, сосредоточенное лицо человека, который пытается расплатиться с шофером и удерживать трость и перчатки – пустые пальцы перчаток изгибаются, напоминая коровье вымя, – но при этом еще и следить за тем, как чемодан и сундук скрываются в глубине вокзала “Кунарда”.