Владислав Бахревский - Тишайший (сборник)

Как ни бился Ордин-Нащокин, не отстоял он Гришуху: побил его отец при всех. Не больно, да стыдно.

В тот же день под Ворончей, между Опочкой и Островом, случился большой бой. Иван Сергушкин со своей крестьянской армией напал на опочкинское дворянское ополчение и на стрельцов. Крестьяне шли в бой, как на Масленице хаживали – стеной на стену. Потеснили стрельцов, подобрели, пленных стали журить: зачем, мол, против своих идете, раненых собрали. Тут на них и ударила с двух сторон дворянская конница.

Коли наших погнали, бежать надо. На Масленице-то иначе не бывает. На Масленице-то, коли страшно, лечь можно. Лежачих на Масленице не бьют. Ну а тут другое дело. Тут – война. Показал врагу спину, убежать не успел – убьет. И крестьян убивали. С малым отрядом уходил со страшного поля Иван Сергушкин. Понял он, да поздно: одно дело – гонцов перенимать, другое дело – биться с государевым войском.

Донат услыхал про то, что Сергушкин бит, на рысях повел отряд к Острову, спеша соединиться с местными стрельцами. Стрельцов в городе не застал. Верные Пскову, они вышли дать бой дворянскому ополчению Опочки в чистом поле и столкнулись с ним грудь в грудь в шести километрах от города. Битва шла уже целый день. Атаковали дворяне, но пробиться к городу не могли.

Томила Слепой посоветовал Донату подойти к стану стрельцов Острова теперь же, ночью, и зажечь костры. Войско Опочки увидит, что и островичанам пришла большая помощь, испугается и повернет назад.

– Нет, – сказал Донат, – мне приказано не испугать, а разбить. Пусть мои люди сегодня отдохнут с дороги. На поле битвы мы придем завтра, когда дворяне втянутся в сражение, тогда-то мы и ударим.

Томиле понравилась твердость Доната, но он попытался отстоять свой план:

– Разбить мы разобьем дворян, да ведь в бою не только они – и наши люди погибнут.

Донат засмеялся резко, жестко:

– Что из того! Конечно, кого-то убьют… Но силы дает победа. Моя победа в Острове поднимет дух во Пскове.

Томила Слепой внимательно поглядел на Доната:

– Ты прав. Наша победа даст крылья Пскову.

Он сказал это медленно, тщательно, по слогам почти выговаривая слова «наша победа». Донат понял его и ответил столь же внушительно:

– Моя победа даст Пскову крылья, а вот что она мне даст? Меня считают чересчур молодым, а зря.

– Зря, – согласился Томила, но как-то не так согласился.

Утром воины Опочки первыми начали бой. Они решили схитрить. Пешее войско ударило в лоб, а дворянская конница пошла стороной, намереваясь за спиной островичан захватить город. Хитрость не удалась. Дворяне нарвались на свежий, сильный отряд Доната, были опрокинуты и рассеяны. Многие попали в плен.

И тут Донат выкинул такое, отчего Томила Слепой навсегда потерял к нему доверие.

Донат велел наполнить телегу дворянскими кафтанами, в телегу запрячь пленных и везти его, победителя, до самого Острова.

Томила попытался образумить парня, но Донат сказал ему сквозь зубы:

– Не мешай празднику, старик!

В Острове Донат изволил-таки пересесть на коня.

Колокола звонили в его честь. Хоть и не в его, а во славу общего дела, но Донат впереди ехал – его конь первым на цветы ступал.

Казнить дворян хотели, но Томила Слепой заступился:

– Возьмем во Псков. У нас тюрьма большая. Места на всех хватит. Посидят, образумятся. Дворяне народ хлипкий. Кто силен – тот им и друг. Вот побьем мы Хованского, будут нам правдой служить.

Донат стоял рядом с Томилой, одна рука на сабле, другая в бок уперлась, кренделем. Шапка польская, с перышком, кафтан дорогой, серебром расшит. А Томила – все тот же площадной подьячий. Кафтан с чужого плеча. Не плох, да под мышками заплаты, шапчонка облезлая, сапожки сбиты, из правого в дырке палец торчит. А ведь вся Псковщина, кроме Опочки, в его руках. Что значит бессребреник. О себе не помнит. Да где ж о себе думать, когда столько людей к нему едут с горем и радостью!

Тут же, на площади, едва решили дело с дворянами, кинулись к Томиле девица с парнем:

– Помоги! Хотят меня за немилого выдать, а я Пашу люблю, и он меня любит. – И парня своего дергает: поклонись, мол.

– А что ж твой Паша молчит?

– Робок он. Меня за богатого матушка с батюшкой сватают. А Паша говорит, что богатства у него нету, что мне той сытости не будет, какая будет у Федьки.

– Да любит ли он тебя?

– Люблю! – сказал Паша так тихо, что вся площадь ему поверила.

– Он любит, – подтвердила девушка. – Только он беден, а я за него хочу замуж, за любимого, а не за богатого.

– Во! – сказал Томила. – Право слово! Да что оно, богатство? Сегодня хоромы, а завтра пепел. А любовь и в огне не погибнет…

Разволновался Томила, на дщан опять забрался, крикнул:

– А есть ли поп, который на радостях, победы нашей ради, обвенчает, о мзде не думая, сей же миг, Пашу и…

– Настю! – крикнула девушка свое имя.

Толпа добродушно хохотнула. Объявился поп, свидетели. Повалили гурьбой любопытные в церковь. И Томила, прослезившись, хотел уж было на коня садиться, но тут вцепились ему в кафтан двое посадских мужиков изможденных, с глазами голодными и тоскливыми:

– Рассуди нас, Томила! Богом тебя заклинаем, рассуди!

– Я не судья, – сказал Томила, – но коли вы просите послушать вас – послушаю.

– Нет, ты нас рассуди! – сказал один из мужиков. – Как скажешь, так и будет. Мы от своей тяжбы устали и в нищету пришли.

– Говорите!

– Построил я новый забор, – начал один.

А другой вставил:

– Соседи мы.

– Построил я новый забор, – повторил первый, – а тут случись большой ветер. Забор и упади на его сторону, на его огород.

– А в огороде у меня огурцы росли, – вставил сосед. – Цвет был сильный, завязь хорошая. И все погибло.

– А он в отместку, – с яростью крикнул первый, – потоптал ногами мой огород! Да ладно бы – столько же, сколько забором помяло, а лишков сажени на две хватил.

– Обидно было! – крикнул с визгом второй. – Тебе бы стерпеть, а ты что сделал?

– Свиней я ему в огород пустил!

– А я тех свиней по пятачкам бил.

– Бил бы в бока, а то ведь по пятачкам. Она, бедняжка, посинеет, ногами дрыг – и готова. Сколько свинины собакам скормил! Кто ж дохлятину покупать будет? Но уж я отыгрался.

– Зверь! Зверь! Корова у меня к нему нечаянно зашла на огород – забор-то лежит, – а он ее загнал в катух [21].

– Загнал я ее в катух и чистой рожью целый день кормил, а потом погнал к нему на двор, а она, корова-то, лопнула!

– Ну а я…

– Хватит! – Томила Слепой поднял над истцами руки, словно хотел хлопнуть по мужикам так, чтоб вошли они в землю, как гвоздь в доску под молотком входит.

Сел Томила на дщан, обхватил голову руками и сидел так, будто ему в лицо плюнули. Молчала площадь, ожидая суда. И тогда Томила встал и сказал соседям: