Владислав Бахревский - Тишайший (сборник)

Домрачеи, плясуны на канате – мотальники, мастера играть на рожках, свирелях были уволены с царской службы, отпущены из кремлевского дворца на все четыре стороны. Царский двор все больше и больше походил на чрезмерно богатый монастырь.

Вдруг полюбились государю Алексею Михайловичу притчи да сказки про богатырей, рыцарей, про эллина Александра. Любимое слушал по многу раз.

Древний старик, побывавший в Царьграде, рассказывал ему теперь о Дигенисе Акрите.

– Охотник он был горячий, как ты, великий государь, – вспоминал дедок легенды о византийском витязе. – Только ты все больше с птицами охотишься, а Дигений никаких помощников не признавал. Ага! Хоть лев ему, хоть олень – побежит за ними и добудет. И упаси Бог, чтоб собак с собой взять или ученых леопардов! Даже на коня не садился, меча или копья с собой не брал – на одни руки надеялся да ноги.

– В какие же времена жил сей великий муж? – Алексей Михайлович разгреб руками карлов, чтоб перед глазами не мельтешили, не мешали слушать.

– Так в давние! – сказал дедок, удивляясь вопросу. – Все ирои жили в давние времена. Те времена – теперешним не чета.

– Ты про Дигения-то расскажи!

– Про Дигения? – Дедок улыбнулся неземной своей, слабой, как сумеречная тень, улыбкой. – Так его не Дигений звали. Его звали Дигенис Акрит!

Старик задумался, и все ждали, потому что Алексей Михайлович глядел на старика затаив дыхание. Пелена, застилавшая мозг старого человека, развеялась на миг, и дедок прочитал стихи:

– Конец бесчинствам агарян он положил кровавым. И города опустошил, и власть над ними принял… – Пожевал губами, опустил голову. – Все забыл.

– Ну, пожалуй нас, дедушка! Вспомни! – взмолился Алексей Михайлович.

– Невесту он себе добывал! – обрадовался дедок. – В Ромейской земле был стратиг Дука, и дочь у него – звали Евдокия. Была она дивной красоты. Дигенис увидал ее и был поражен в самое сердце. Он ее выманил игрой на кифаре и бежал с нею. Дука послал в погоню за ним войско, но Дигенис один убил всех. Император Василий взял его на свою службу и подарил ему царские одежды.

Дедок замолчал, и было видно, что надолго.

– Мне бы такого героя! – воскликнул Алексей Михайлович. – Эх, был бы у меня хоть один истинный герой!

– А я умею колдунов распознавать! – грянула басом карлица Верка.

– Ну, скажи, – разрешил государь, теряя интерес к своим забавным человечкам.

– Нужно угол скатерти загнуть, и колдун ни за что не сядет за стол.

– А можно ухват рогами кверху перевернуть, и колдун тотчас убежит из избы, – пропищал молоденький карлик.

– Если колдун сидит на лавке, в подполье под ним втыкают нож, приговаривая: «Не в пол втыкаю, а в сердце колдуна». Колдун ни за что с места не сойдет, – тараторили государю в самое ухо.

– Когда колдун грозится, его нужно в губы ударить, чтоб кровь пошла. Тотчас забудет свой наговор, – сказал сидевший рядом с государем Василий Босой.

– Поговорить мне с тобой надо, – громко сказал Алексей Михайлович, и карлов словно ветром унесло. – Скажи мне, Вася, что со Стрешневыми поделать? Ведь они родные дядья мне. Слыхал про кравчего моего, про Семена Лукьяновича? В ворожбе уличили.

Васька Босой сердито тряхнул цепями:

– Когда бьют, и бессловесная скотина мычит.

– О чем ты, Вася?

– Далеко не отсылай Стрешневых. Пожалей ради матушкиной памяти.

– Добрый ты, Вася! Мы с тобой всех жалеем, да нас-то – не больно!

– Доброе дело на небесах зачтется, – набычил голову Василий Босой. – Помни это – на небесах.

Ивана-большого отправили воеводой в Чебоксары. Ивана-меньшого – в Козьмодемьянск, Семена Лукьяновича – в Вологду. Стрешневы пали. В июне.

Пятнадцатого августа 1647 года Леонтий Стефанович Плещеев был назначен судьей Земского приказа.

На крыльце приказа, на ступенях, в два ряда стояли писцы, молодшие подьячие, старые подьячие. Чем выше, тем значительней, а на самом верху, у дверей, ожидали приезда нового судьи дьяк Петр Михайлов и товарищ судьи Иван Федорович Соковнин.

Леонтий Стефанович приехал в стареньком крытом возке, на доброй серой лошадке, но выходил из возка долго, ноги ставил осторожно, словно из высокой кареты выходил, словно пузо ему мешало, а пуза не было, и жира не было, была непонятная пока что игра.

Лицом костляв, телом сух, глазами пронзителен, Леонтий Стефанович направился к ожидавшим его приказным людям по-стариковски.

Ставил ноги как-то в стороны, словно бы чирей у него на заду сидел или уж оскользнуться боялся. Шел и уже издали взмахивал приветливо рукой, и улыбался, и кивал дружески.

К нему пошли с хлебом и солью, но, опережая процессию, из толпы зевак пал ему в ноги проворный человечек, которого Леонтий Стефанович узнал, но вида, конечно, не подал. Это был Втор, тот самый, который во Владимир ездил помогать Траханиотову и был не последним исполнителем многих тайных и темных плещеевских делишек.

– Под твоим началом хочу служить, благодетельнейший Леонтий Стефанович! – закричал Втор. – Смилуйся, пожалуй!

Леонтий Стефанович остановился, подумал и весело засмеялся:

– Быть по-твоему, ибо ты – первый мой проситель.

Каждому писарю судья покланялся, а с дьяком Петром Михайловым и с Иваном Федоровичем Соковниным облобызался.

Чинно вошли в приказ, и тут Леонтий Стефанович, вставши посреди палаты, объявил:

– Бумагами сегодня шуршать недосуг! Гляньте в окна! Что зрите? Стрельцов. Каждому подьячему под начало десяток – и айда по Москве подбирать пьяных. Всех, кто до дому не дошел, в тюрьму. А коли будут откупаться – деньги брать. Срамоты сей я на московских улицах чтоб больше не видел!

…На следующий день новая затея.

– Поубавилось пьяных-то после вчерашнего нашего радения? – спросил приказных Леонтий Стефанович. – А теперь другим займемся. Ступайте все в кремлевские кладовые, там вам дадут кафтаны, в которых посольства встречают. Оденетесь – будете гулять по Москве, вас будут грабить, а мы будем грабителей тех ловить и тащить.

За два дня и две ночи в земской тюрьме сделалось невыносимо тесно: пособирал удальцов Плещеев. Корму сидельцам приказал выдавать по сухарю на день, а на третью ночь сам пришел в тюрьму и сказал:

– Господа разбойники, поговорите меж собой, и я тотчас отпущу на волю семерых. Эти семеро пойдут и принесут мне по сто рублей каждый. За это половину из вас я отпущу. А если кто из семерых не воротится, того я тотчас изловлю и прикажу с обманщика содрать кожу. На чучело – других обманщиков пугать. А приду я к вам за деньгами утром, по солнышку.

Сказал, отпустил на волю семерых и ушел.

Вернулись трое. Один принес сто рублей, другой – только сорок, а третий – девять рублей с алтыном.