Александр Мясников - Пульс России. Переломные моменты истории страны глазами кремлевского врача

Съездили мы и в соседний Глазго; блеск магазинов, отличные улицы и все такое. Особенно понравились парки около университета, там же памятник Гарвею, открывшему кровообращение. Когда бродишь по незнакомому городу — а именно надо ходить пешком, — испытываешь особое чувство нового. Одно из несомненных удовольствий жизни. Но как много на свете людей! Как много обширных городов, в каждом из которых своя, сложившаяся веками жизнь да и столько живет индивидуальных жизней с их любовью, заботами, радостями, успехами, несчастьем; наконец, все-все умирают и живут другие, а потом эти умирают и живут другие и т. д. Это, конечно, философия дурацкая, но приходит в голову. В Эдинбурге два года тому назад была с туристами-медиками моя жена Инна. Мне было приятно проходить мимо той большой гостиницы у вокзала на главной улице, в которой она останавливалась. Мне даже по временам казалось, что в ней, этой гостинице, что-то осталось мне родное. Вот когда — издалека — иногда находит на вас нежность к своим. Вообще за границей я могу быть обычно с хорошим настроением только две недели — позже начинает брать скука по дому. В гостях хорошо, дома лучше. И это относится как к стране, так и к семье. Летишь домой со смешанным чувством: а) не случилось ли там чего? б) какие там новости, события; в) сколько буду рассказывать! Наконец, г) везу подарки. Для этого последнего надо, конечно, суметь потратить свои маленькие деньги, оставшиеся от еды, на что-то, которое должно вызвать радость, возможно, что женщины ждут то, что можно красиво надеть. На этот раз я, впрочем, истратил 9 фунтов на себя, а именно купил очень интересную книгу о новом русском искусстве (о нашем «авангарде», то есть левых художниках), блестяще написанную молодой и умной англичанкой.

И в Бельгии я был дважды. В первый раз на III Международном конгрессе по кардиологии в 1958 году. В состав делегации входили Парин, Горев, Вовси, Василенко и мн. др. Мы приехали никому не известные, как бедные родственники. В программе наших докладов не было, их заявили слишком поздно (да и состав делегации был фиксирован только перед отъездом — все на правах туристов). На открытии мы где-то скромно поместились, как вдруг откуда ни возьмись — Пол Уайт! Он обнял меня, Парина, повел в президиум и т. п. Появились и другие американцы, в том числе знаменитый Курнонд (автор катетеризации сердца, лауреат Нобелевской премии), Киис, Эндрюс. Потом они приглашали нас на обеды, мы им дарили матрешек, они смеялись. Доклады наши были приняты на одну из секций, состоялись в конце конгресса, при малой аудитории, без особого успеха. Пожалуй, только Вовси сделал доклад на уровне и притом на прекрасном немецком языке, а Нестеров из Воронежа молол (на том же, но очень скверном языке) какую-то непонятную чушь об опухолях сердца, для чего — неизвестно. В честь конгресса был дан в Palais des beaux arts концерт (в программе Шуберт, Брамс и «Жар-птица» Стравинского), в королевской ложе сидела старая Елизавета. В заключение был банкет; я сидел между двумя дамами, с одной из них (профессор Падмаватти из Нью-Дели) должен был изъясняться на английском, с другой (женой профессора Судье из Парижа) — на французском, а когда плохо знаешь несколько языков, они создают в голове такую смесь, что становишься самому себе смешон и жалок. Я еще удивлялся деликатности господ иностранцев, вынужденных терпеть в условиях светского, высшего уровня — за ужином в строго вечерних туалетах — беспомощное косноязычие ученых из России. Но я скорее шучу: ведь они-то обычно по-русски не знают ни слова! К тому же постепенно положение меняется, и мы уже можем поддерживать разговор.

Бельгия — маленькая страна, но обладает большими сокровищами искусства. Еще в Брюсселе его не так много: музей, обладающий отличными полотнами Рубенса, а особенно старых нидерландцев, все же не производит большого впечатления. Сам Брюссель — приятный город: он соединил в себе черты современной столицы и старого города. Наибольшее впечатление производит замечательная ратуша (Hotel de ville) — изящное готическое здание, а также расположенный против него музей города (раньше — Maison du roi) с аркадами в первом и втором этажах, да и сама прямоугольная площадь между ними — прелесть, в том числе и в утренние часы, когда она занята под разноцветную базарную торговлю, или вечером, когда она чиста, пустынна, а старинное здание залито огнями. Фигура мальчика, писающего на вас на одной из углов старых улиц, на меня не оказала умилительного впечатления. Громадный Дворец правосудия — здание скорее безобразное (в каком-то египетско-ассирийско-вавилонском стиле). Хороши улицы, дома которых вытянуты в длину на 4 этажа и стиснуты между собой, узкие, всего в два-три окна в ширину. Я и восхищался этими домами до тех пор, пока не увидел их более красивыми и старинными в Геате и других городах Бельгии.

План Брюсселя своеобразен — вокруг города идет широкий проспект наподобие нашей Садовой улицы, а к центру идут радиусы; по периферии города мне понравились пяти-шести— или восьмиугольные маленькие площади, как звезды, собирающие лучи улочек. В одном из парков — рядом с королевским дворцом где-то на боковой аллее — стоит заброшенная маленькая статуя Петра Великого.

В дни нашей поездки на III Конгресс кардиологии еще продолжалась международная выставка. Наш павильон, а также Польши, публике очень нравились. Мне, впрочем, показалось, что слишком много даем там науки и еще чрезмерно раздуто «материнство и младенчество» — например, ясли (которые европейцы скорее отталкивают — вот, дескать, подтверждаются суждения о том, что при коммунизме семьи не будет!). Поэтому веселее в американском павильоне, где красотки показывали новые моды. На выставке был организован павильон «50 лет мирового искусства». Наши картины, исторические, бытовые и т. п. в устаревшей манере соцреализма, почти не привлекали зрителей, за исключением превосходных полотен Дейнеки, в том числе и революционного содержания (подлинное искусство может покорять, несмотря на классовые расхождения). Но и среди западноевропейских и американских картин были плохие: весь субреализм мне показался противным — плывут по реке части трупа человека или лошади и т. п. Красив лишь кубизм и полный абстракционизм — линии, пятна, краски в волшебных, как музыка, сочетаниях (но это искусство — широкое поле для шарлатанства, а потому хорошо в нем только немногое). Понравились мне чудные Дюфи (детски чистые и наивно поэтические), а также композиции Villon (в которых наименование вещи, данное автором, конечно, вызывает только восклицание: «Не похоже!») или сады Mee (просто сочетание каких-то размытых разноцветных прямоугольников) и т. д.