Александр Мясников - Пульс России. Переломные моменты истории страны глазами кремлевского врача

Летом 1947 года министр здравоохранения Митерев [158] Митерев Георгий Андреевич (1900–1977) — советский государственный деятель. В июне — сентябре 1939 года — нарком здравоохранения РСФСР, с 1939 года — нарком здравоохранения СССР. В 1946 году, после реорганизации наркоматов в министерства, стал министром здравоохранения СССР. В 1947 году, как «не справившийся с порученным ему делом», снят с поста, а в августе 1947 года получил строгий выговор «за антигосударственные и антипатриотические поступки». пригласил меня к себе и предложил переехать в Москву в качестве директора Института терапии, что подтвердил и президент Н. Н. Аничков. Тогда я еще не дал согласия. Ленинград после войны представлялся нам особенно дорогим и красивым. Уехать из него казалось диким. К этому времени я стал больше, нежели раньше, интересоваться архитектурой города, его музеями. С легкой руки профессора Галкина я завел в квартире мебель красного дерева (павловскую и александровскую), старинные бронзовые люстры и стал систематически покупать в комиссионном магазине картины (в этом магазине, Невский, 102, сложился как бы клуб коллекционеров-картинщиков; придешь к Михаилу Дмитриевичу, покажет новые поступления; явятся другие «тронутые», в том числе профессор Б. Н. Окунев [159] Окунев Борис Николаевич (1897–1961) — известный советский математик, занимался баллистикой артиллерийского орудия. Профессор, доктор наук. , математик, грузный мужчина с широкой бородой — он собирал главным образом «леваков»; приходил и С. И. Вавилов [160] Вавилов Сергей Иванович (1891–1951) — советский физик-оптик, академик, президент Академии наук СССР (с 1945 г.), лауреат Сталинской премии. Младший брат Николая Ивановича Вавилова, русского генетика, репрессированного в 1940 году. , президент Академии наук, покупавший второстепенных итальянцев — подешевле (это, конечно, общее желание — купить за бесценок шедевр), и т. п.

С другой стороны, Москва — столица, Ленинград становится второстепенным, заброшенным городом. Институт терапии — единственное учреждение, которое призвано развивать научную внутреннюю медицину в нашей стране. Одновременно сулят дать Госпитальную клинику I Московского медицинского института — клинику, которую создал Остроумов, занимал Д. Д. Плетнев и т. п. и которую я окончил.

К тому времени учреждения Военно-морского флота в связи с ликвидацией Военно-морского министерства влились в систему общего Министерства обороны, и наша Военно-медицинская академия стала в подчинение к генерал-полковнику Е. И. Смирнову [161] Смирнов Ефим Иванович (1904–1989) — деятель советского здравоохранения, генерал-полковник медицинской службы, академик АМН СССР. С февраля 1947-го по январь 1953 года — министр здравоохранения СССР. . Вскоре Е. И. Смирнов перешел из военно-санитарного управления в качестве министра здравоохранения СССР. Он возобновил разговоры о переходе моем в Москву, начатые Митиревым, обещал хорошую квартиру и избрание меня в действительные члены академии. «Будешь возглавлять нашу главную клиническую науку. Ваша морская академия — мелочь, да мы ее скоро и закроем. Войдешь в Президиум. Оставим в Ленинграде твоего старика — Ланга, а в Москве ты очень нужен, здесь с терапией — в смысле науки — плохо».

В январе 1948 года на сессии Академии медицинских наук, состоявшейся в Ленинграде, обсуждалась проблема гипертонии. Программным докладчиком выступил Г. Ф. Ланг. В блестящем докладе он представил оригинальную концепцию ее патогенеза. И в прежних своих работах он выдвигал идею о нервном происхождении эссенциальной гипертонии, но на этот раз он представил свою теорию особенно ярко. Базируясь на учении И. П. Павлова, он показал значение нарушений высшей нервной деятельности в развитии болезни. Его доклад был выдающимся событием в нашей науке. Сколько ни поддевали докладчика по отдельным аргументам (например, тезис о роли неотреагированных эмоций — «ваш бывший шеф, очевидно, воображает, что для профилактики гипертонии надо давать обидчику по физиономии») — это был ланговский триумф. Доклады патологоанатомов были дельными, но ординарными, а поспешные фантазии Анохина прозвучали примитивно. Сессия проходила в Таврическом дворце с большим общим подъемом.

На этой сессии я был избран в действительные члены и директором Института терапии. Итак, приходилась переезжать из Ленинграда в Москву.

В мае и июне того же года я, уже как директор Института терапии, приезжал на короткое время в Москву, хотя заканчивал чтение лекций и другие дела в ВММА; от функции главного терапевта флота меня уже освободили; от красивой военно-морской формы осталось пальто без погон — для дачи.

Я наконец вновь стал штатским и был рад расстаться с военным обличьем. Летом я писал новое издание «Болезни печени», и оно мне самому очень нравилось (это третье издание — зрелый плод в отличие от первых двух, в которых было слишком много отсебятины и самонадеянности).

Заболел Г. Ф. Ланг. Еще в феврале, сразу после своего доклада на сессии академии, он почувствовал боли в нижней части грудной клетки. Искали плеврит, может быть диафрагмальный. Первые рентгенограммы ничего патологического со стороны желудка не устанавливали. Боли, однако, усиливались. Потом появились подозрительные признаки на снимках — рак кардиального отдела желудка. Консилиумы из Джанелидзе, Черноруцкого, Юдина и т. п. Больной вел себя спокойно, делал вид, что верит лживым объяснениям («язва», «плеврит» и т. п.). Иногда даже думалось, как это странно, что такой прекрасный клиницист и диагност дает себя столь легко обманывать, — уж не проявление ли это своеобразной, свойственной раковым больным эйфории или какое-то выпадение в сознании рецептора на мысль о раке. Опухоль уже прощупывалась, потом стало нарушаться глотание, странно, что не предлагалось операции.

Г. Ф. Ланг сперва дома, потом — в своем кабинете в клинике, потом — под конец — опять дома. Он был приветлив с нами, врачами и учениками, но очень угнетен. К июлю силы стали иссякать. Насколько мне известно, он только однажды сказал: «У меня самый настоящий рак желудка», но сделал вид, что поверил отрицательному ответу. Это был человек с большой выдержкой и благородным достоинством и не хотел быть предметом жалости и утешений.

28 июля Г. Ф. Ланг умер. Похороны были, конечно, на подобающем уровне, но ведь похороны редко определяют значение деятельности умершего. На гражданской панихиде я сказал, что Ланг — классик нашей медицины, имя его олицетворяет выдающиеся периоды истории нашей науки, нашей специальности, как имя Боткина в прошлом.

Теперь действительно пора переезжать в Москву.