Ольга Погодина-Кузмина - Герой

Они сразу начали говорить о положении в армии, вернее, говорил князь, доставая из орехового шкапчика графин и рюмки.

– Знаю, голубчик, положение на фронте тяжелейшее. Война – как ржавчина, разъедает, разрушает все человеческое в людях. Мы начинаем звереть. Если не опомнимся, когда-нибудь война погубит всю цивилизацию…

Он рассказал, как ему довелось выехать с инспекцией на фронт и его, закаленного человека, поразил чрезвычайно сильный запах разлагающихся трупов, который стоял повсюду, хотя боевые действия в этом районе окончились с неделю назад. Князь сидел с генералами, его угощали обедом и чаем, но он не мог проглотить и куска, недоумевая про себя, как другие привыкают к этому запаху.

Он говорил о том, что человечество не предвидело последствий той массовой поражающей силы современных орудий убийства, и эта война должна стать порогом, за которым навсегда окончатся любые войны.

– Тут уже не рыцарская схватка, не испытанье молодецкой силы. Это бойня! Я слышал, немцы роют километровые траншеи моторными плугами и сбрасывают убитых. Французы обливают поля сражений керосином и жгут. Порой мне кажется, что все это не мог придумать и осуществить человек, за этим стоит какая-то дьявольская воля.

Долматов молчал, и князь спохватился.

– Ну, расскажите, голубчик, как вы, что?

– Назначен в отпуск после ранения, – доложил молодой офицер, приподнимаясь с места. – А главное… Имею надежду говорить с Верой Александровной. И осмелюсь просить руки вашей дочери.

Князь про себя изумился переходу. Пока он рассуждал о том, что вся Европа превратилась в мертвецкую, в душе его собеседника разворачивались совсем другие картины и мысли. Это было так же странно, как чаепитие среди поля боя.

– Что-что? – переспросил на всякий случай князь.

Стук в дверь не дал Долматову ответить. Савелий сообщил, что к его светлости явился нарочный из штаба генерала Войкова.

Вера видела, как нижний чин с депешей поднимался по лестнице. Пока горничная помогла ей снять пальто и ботики, она смотрела на себя в большое зеркало в прихожей – исхудалое, усталое лицо, волосы убраны как у монашки. Не козочка, серая мышка. В зеркале отражалась вешалка – Вера заметила шелковый цилиндр г-на Терещенко, меховую шубу крестной на крючке. Значит, снова гости. Снова будут расспросы о госпитале, с насмешкой и приподнятой бровью.

Она уж не раз слышала, что молодой девице неприлично находиться среди раздетых мужчин, что после войны на медицинских сестер будут смотреть как на кабареточных певиц. Это было так далеко от правды, что она даже не чувствовала себя задетой. Каждый день ей приходилось видеть, как санитары обтирают новоприбывших бензином, чтобы избавить от насекомых; она и сама срезала ножницами пропитанное кровью и присохшее к телу нижнее белье. Иногда, перевязывая выздоравливающего, она замечала, как его дыхание становится чаще, как он старается невзначай коснуться ее или же гонит от себя: «Ступай, сестричка, я сам уж тут». Но ничего в этом не было постыдного или нарушающего ее целомудрие. В госпитале думалось только о том, как облегчить страдания людей.

С этими мыслями она все приглаживала волосы и все смотрела на офицерскую шинель на вешалке. Шинель, над ней фуражка. Сабля.

– Он? Приехал?

Не помня себя, Вера побежала вверх по ступенькам.

Он приехал!

Она влетела в гостиную и сразу бросилась к Долматову, выходящему из дверей отцовского кабинета.

– Андрей Петрович!..

Офицер порывисто шагнул ей навстречу, и хмурое лицо мгновенно осветилось радостью.

– Вера, c’est pas possible [23]! – княгиня одернула дочь. – Так влетать в комнату при посторонних!

Но Вера видела только Долматова. Он! Приехал! Живой, невредимый. Ей столько хотелось сказать, так много она передумала и перечувствовала за это время, но слов не находилось. Он тоже молчал, глядя на нее радостно, растерянно и словно немного виновато за то, что не приехал раньше. За то, что взвалил на ее худенькие плечи этот огромный труд большой любви.

Двери кабинета за спиной Долматова внезапно распахнулись. Князь сделал несколько шагов. Листок депеши с гербовым орлом дрожал в его руке.

– Все кончено… Пропала Россия. Государь император подписал отречение от престола.

Воротник душил его, скованные судорогой пальцы пытались расстегнуть, сорвать крепкую пуговицу, но костяной кружок выскальзывал, ребром впивался в горло, и боль пронизывала все тело от затылка до пяток. Воздуха не было. Все пропало… Это катастрофа. Конец…

Князь падал на ковер. Вера первая бросилась к отцу. Княгиня закричала:

– Ирина, воды! Послать за доктором!

Поднялась суета, над которой прозвучал торжествующий голос Терещенко.

– Николай отрекся… Наконец началось!

Графиня Зубцова прижала к губам руку в серой замшевой перчатке.

– Боже мой… Что будет с императрицей?

По ночам, иногда и наяву Андрей Куликов переживал эпизоды чужой жизни, полной тревог и глубоких чувств, которых сам он никогда не испытывал. Как ни пытался он убедить себя, что это всего лишь игра воображения, разбуженного находкой «руссо-балта» и романтическим воздействием парижского воздуха, это не объясняло реалистической силы видений. Понять, почему картины прошлого являются ему в таких мельчайших подробностях, о которых он и не догадывался до этого момента, Андрей не мог.

На душе лежал и еще один груз – осознание того, что он поступает против совести. За эти дни он успел еще два раза встретиться с княгиней Езерской, снова осмотрел автомобиль и составил экспертное заключение. Мишель, прилетевший в Париж накануне, изучил и одобрил бумаги. Андрей заикнулся было о том, что коллекционный «руссо-балт» стоит намного дороже трехсот тысяч долларов, и чтобы выяснить это, достаточно посмотреть пару сайтов в Интернете. Но Мишель не разделял его беспокойства.

– Я говорил с княгиней, вы произвели нужное впечатление – молодой, простодушный. Она доверяет вам. Смотрите на вещи с правильного ракурса. Княгине давно пора очистить гараж от старой рухляди, и мы поможем ей в этом. Пусть скажет спасибо, что я плачу триста тысяч, другой на моем месте отделался бы и десятью.

– Но ведь рано или поздно она узнает настоящую цену машины, – возражал Андрей. – Она может оспорить сделку.

– Пускай попробует! Нет уж, что ко мне попало, то я не выпущу из рук, – Мишель уставился на Куликова тяжелым и пронзительным взглядом серо-зеленых глаз. – Я плачу хорошие комиссионные. Они утешат вашу совесть, если вы об этом.

Андрей вспоминал этот разговор в небольшой и уютной гостиной княгини, сидя у стола, покрытого вязаной скатертью. Лица со старинных фотографий, развешанных по стенам комнаты, смотрели на него как будто с укоризной. С чувством вины он наблюдал, как Езерская расставляет чашки, приносит из кухни домашнее угощение – ароматные булочки, варенье, яблочный пирог.