Ольга Погодина-Кузмина - Герой

Терещенко внезапно осознал, что это серьезно. Он рассмеялся, чувствуя, как сердце падает в пропасть.

– Но я тебя не отпущу! Чего ты хочешь? Я все куплю… Поедем в Ниццу, в Нью-Йорк. Что мне сделать? Скажи.

– Вы не можете этого сделать, – проговорила Ирина, и голос наконец дрогнул, прорвался долго сдерживаемой мукой. – Вы не можете вернуть мне мать, отца, сестру, мой дом… Мою Россию!

Терещенко молча смотрел на нее, уже понимая, что не сможет удержать, что прямо сейчас, в эту минуту, теряет ее навсегда. По лицу ее текли слезы.

– Простите меня! Я так измучилась… Я смотрю на вас и все время думаю – это он, он во всем виноват!

Михаил Иванович взял обе ее руки, прижал к губам.

– В чем я виноват? Ты – смысл моей жизни! Единственное, что у меня осталось. Я люблю тебя…

– А я вас ненавижу! – крикнула она, поднимаясь. – Вы говорили о свободе, вы требовали власти… И все ради этих проклятых денег! Вы их отправили на смерть! Тысячи людей, самых лучших, самых благородных! Они погибли, а вы… Вы спокойно живете!

Терещенко вскочил, захлопнул двери.

– Замолчи! Ты знаешь, я этого не хотел.

Ирина молча смотрела ему в лицо, и он не выдержал этого взгляда. Прошептал:

– Разве я не тоскую? Разве я не любил Россию?!..

– Отпустите меня. Пожалуйста, – взмолилась княжна.

Секунду он молчал, затем отошел от дверей, пропуская ее. Ирина подняла свой небольшой саквояж и направилась к лестнице.

Через круглый дворик, мощеный желтым кирпичом, мимо клумбы с цветами прошел человек в потертом пиджаке и кепи. Он поднялся на крыльцо и нажал кнопку электрического звонка.

Посетитель выглядел как заводской шофер или мастер, явившийся в богатый дом чинить водопровод. Но армейская выправка и холодный умный взгляд выдавали в нем чистую породу, благородную кровь. Маленькая горничная, открывшая двери, сразу поняла, что с ним нужно обращаться почтительно, как с важным гостем.

Незнакомец спросил Веру Александровну Чернышеву. Сказал, что имеет для нее письмо. Жаклин растерялась. Ее наняли два месяца назад, хозяйка ничего не рассказывала о своей семье. Но от кухарки горничная знала, что молодую даму недавно постигли сразу два несчастья – умерли ее мать и юная сестра. Горничной запомнилось красивое русское имя – Вера. Девушка присела в реверансе и ответила простодушно:

– Pardonnez-moi, Mademoiselle n’est plus avec nous. Elle est décédée. Je peux appeler Madame. [29]

Посетитель мотнул головой, нахмурился. Именно так Жаклин представляла себе переодетого графа из недавно прочитанного бульварного романчика. Статный, голубоглазый, решительный и мрачный от пережитых несчастий, незнакомец был намерен принять очередной удар судьбы равнодушно, как и подобает знатной особе.

По лестнице спускалась хозяйка в твидовом костюме, с ковровым саквояжем. Лицо ее, обычно такое бесстрастное, теперь было залито слезами. Увидев посетителя, мадам застыла на секунду и вдруг воскликнула по-русски:

– Боже мой!!!

Она бросилась вниз по лестнице. Незнакомец подхватил ее в объятья, крепко прижал к себе.

Жаклин все поняла. Переодетый граф искал возлюбленную по всему свету. Обманутой княгине сказали, что жених ее умер, убит на войне, но она до последней минуты верила, что благородный граф вернется. И вот она целовала его лицо, глаза, стискивала руки.

Опомнившись, мадам заговорила по-русски. Незнакомец отвечал коротко, с поклоном головы. Они все не могли насмотреться друг на друга, хозяйка улыбалась сквозь слезы. Незнакомец взял саквояж. Вместе они пошли к дверям. Хозяйка только сейчас заметила Жаклин. Она вынула из ушей александритовые серьги и отдала горничной.

– Возьми, это тебе. Прощай.

На верху лестницы стоял хозяин. Он видел, как его жена целует другого. Испуганная Жаклин бросилась под лестницу, к своей покровительнице-кухарке, чтобы рассказать об удивительном происшествии и показать подаренные сережки. Поэтому когда в дом явились полицейские, она не смогла сообщить ничего толкового. Бормотала только про выстрел, который раздался как гром, и про то, как прислуга сбежалась наверх.

Хозяин лежал у окна, запрокинув лицо, на груди его по белоснежной сорочке расплывалось пятно алой крови. В газетах напечатали, что бывший русский подданный, коммерсант Михаил Иванович Терещенко застрелился по причине личной драмы. Жаклин до конца своих дней хранила пожелтевшие газетные вырезки с изображением несчастного хозяина и прекрасной хозяйки, жалея лишь о том, что ей так и не довелось узнать, принадлежал ли переодетый граф к членам русской императорской семьи.

Андрей Куликов шел по дорожке парка в бывшей усадьбе Чернышевых. Он прочел записки полковника фон Ливена и нашел в тетради вклеенную фотографию, сделанную в Новочеркасске в декабре 1917 года. На ней изображены были два боевых товарища: сам барон и Андрей Петрович Долматов, оба в полевой форме без знаков отличия. Фотография была переснята в 60-е годы, к изображению добавлен был знак Ледяного похода – меч в терновом венце. Эту эмблему Куликов видел на памятнике Веры Чернышевой на кладбище Сент-Женевьев.

Теперь он в третий раз перечитывал письмо своего предка, которое барон доставил в Париж, но опоздал вручить адресату.

Родная моя, любовь моя, Вера!

Ты читаешь это письмо – значит, нам не суждено было свидеться. Но знай, любовь к тебе будет вечно храниться в моем сердце как самая дорогая святыня. Будто до встречи с тобой тысячелетия душа моя была безмолвна – а с этих пор в ней зазвучала музыка.

Любовь моя!

Нашу судьбу перемололи жернова войны. Но я знаю – чувство, соединившее нас, не подвластно смерти. Оно не может исчезнуть бесследно.

Я знаю, где-то среди звезд навсегда останется память о нашей любви. И, может быть, спустя века мы снова вернемся на землю, чтобы узнать друг друга, вспомнить все и вернуть наше нерастраченное счастье.

Пламя моей любви горит, не угасая. И будет гореть, пока не сожжет всю тьму.

Андрей не заметил, как начался дождь.

Вера Морель, внучка княгини Езерской, только вчера приехала из Парижа. В семье никто не относился всерьез к затее бабушки. Восстанавливать полуразрушенную усадьбу в чужой стране, где такое сложное законодательство и требуется столько усилий на согласование реставрационных работ? Фантазия, безумие! Никто не ожидал, что бабушка Лизетт так быстро найдет друзей, помощников и покровителей. Домашние свыклись с тем, что пожилая княгиня все силы и средства вкладывает в предприятие, еще вчера казавшееся безнадежным. Когда же она показала детям и внукам фотографии восстановленного дома, отношение к ее занятию изменил даже отец Веры, всегда скептически относившийся к начинаниям тещи.