Борис Акунин - Вдовий плат

У Ивана все ярче блестели глаза. Они казались уже не тускло-оловянными, а переливчато-ртутными.

Настасья умолкла. Нужно было дать князю время охватить умом всю громадность замысла.

Государь поднялся, начал вышагивать от стены к стене. Боярыня ждала, внутренне замерев. Сейчас решалось всё: и судьба Новгорода, и ее собственная.

Догадаться о ходе мыслей Ивана было невозможно, его лицо сохраняло непроницаемость, лишь на лбу прорезалась глубокая морщина.

Наконец он остановился над Григориевой. Она тоже сделала лицо бесстрастным. Так они и смотрели друг на друга – будто два каменных идола.

– Истинно – великая ты женка, – очень нескоро заговорил великий князь. – Я и мужей такого полета не видывал. В небе паришь, Юрьевна, далеко прозираешь…

Настасья тоже поднялась. Банька не банька, но сидеть, когда государь пред тобой стоит, негоже.

– Время ныне такое, что иначе нельзя. Либо взлететь, либо пропасть.

– А я летать не умею. Я человек земной, привык не в небо, а под ноги смотреть. Не подползает ли змея, не споткнуться бы о камень, не провалиться бы в яму…

Григориева нахмурилась:

– К чему это ты?

– А к тому, боярыня, что стелешь ты мягко, да вставать потом будет тяжко. Хочешь меня на золотую цепь посадить? Чтобы казна моей державы раскормилась на ваших прибылях и зависела от Новгорода со Псковом? А если меж нами возникнет раздор и деньги приходить перестанут? Без них войско мое взбунтуется, дьяки поразбегутся.

– Зачем же нам вздорить, если мы друг другу выгодны?

– Пока у вас свой закон и свои порядки, вы всегда можете и свою военную силу собрать. Либо иноземную нанять. А денег у вас будет против моего втрое, вы ведь мне станете только четверть отдавать. Хорош я буду самодержавный государь. Нет, Юрьевна, так мы не сговоримся.

– А как сговоримся? – подобралась она.

– В одном государстве двух законов и двух властей быть не может. Иначе рано или поздно они между собою сшибутся. Сговоримся мы с тобой, Юрьевна, вот как. Новгороду быть в полной моей воле, как всем прочим русским землям. Ни веча у вас не будет, ни выборов. Я вам стану и вече, и выбор. В Граде у вас помещу свою дружину, а вам оружаться запрещу. Взамен же, – быстро добавил великий князь, видя, как у Григориевой под черным платом сдвигаются брови, – дам от себя пожалование.

– Какое?

– В торговые ваши дела вмешиваться не стану. Торгуйте как торговали. Имущества вашего не трону… С одним условием. – Иван вдруг лукаво улыбнулся. Это было неожиданно. – Передо мной за Новгород ответчицей будет Настасья Григориева-Каменная. Никому другому не поверю. Правь там моим именем, как моя полновластная наместница. Будешь собирать для меня четверть, поможешь мне выйти к морю, пособишь отобрать у Литвы русские земли – всё, как ты говорила. Твоих недругов я знаю, помогу тебе с ними поквитаться. Новгород будет под тобой, а ты – подо мной. – Тут великий князь снова удивил – голос у него дрогнул, в выпуклом глазу сверкнула влага. – Одиноко мне, Юрьевна. Никогда и ни с кем я не говорю так, как сейчас с тобою. И то мне отрада. Будем иногда встречаться – когда ты на Москву наедешь, когда я в Новгород. Скучать по тебе буду.

Он и руку ей на плечо положил, душевно.

– Внука у тебя родилась, знаю. Вырасти ее такой же сильной, как ты сама. Помолвлю с ней своего наследника – породнимся. Не при мне, так при них станет вся Русь единой, а Москва – новым Цареградом. И достигнет того наше с тобой общее потомство! Так что, Юрьевна, согласна ты иль нет?

Настасья была довольна. Всё, о чем мечталось, сбылось – и даже более.

– На такое не согласиться – надо вовсе без ума быть. – Она коротко рассмеялась. – Я и не ждала, что ты на новгородскую вольность уступишься. Но подумала, отчего бы не попробовать.

Засмеялся и он. Они смотрели друга на друга с удовольствием. Вот какого бы мне сына, подумалось Настасье. Вспомнился ей Юраша – как он лежал на земле, лицом светлый, телом черный. Теперь никакого сына нет. Ну, сестрицы дорогие, за всё сполна мне заплатите. Попотчую вас лихом-горюшком, будете сыты.

Отсмеявшись, великий князь сел, положил костлявые руки на стол.

– Ну, какую шубу сшить, мы с тобой решили. Осталось малое – медведя убить. Новгород пока что не твой и не мой. Есть вековой обычай, есть договор, по которому еще пращуры мои клялись блюсти новгородские права и вольности. Который год ломаю голову, как сей узел развязать. Ничего пока не придумал.

Настасья ему спокойно:

– А и не надо. Уже придумано всё.

Иван к ней так и подался.

– Говори!

– Отобрать у Господина Великого Новгорода вековое право ты не можешь. Однако, если он сам от вольности откажется и признает тебя не господином, но своим государем – тогда дело иное. Никто тебя не назовет клятвопреступником – ни митрополит, ни патриарх.

– Сам откажется от вольности? – недоверчиво переспросил Иван Васильевич. – И что мне для этого нужно сделать?

– Прими завтра новгородское посольство, только и всего. Дьяка Назара Ильина и подвойского Захара Попенка. Они зачтут тебе грамотку от веча.

– И что в той грамотке?

– Всякие пустяки. Не в грамотке дело, а в величании. У Назара с Захарием заготовлено две бумаги. Одна с всегдашним титулованием: от Господина Великого Новгорода господину великому князю. А в другой заменено одно слово: не «господину великому князю», а «государю великому князю». И печати привешены – вечевого дьяка и вечевого подвойского. Грамота, скрепленная сими двумя знаками, считается докончательной. И если великое вече обращается к тебе как к своему государю, это означает отказ от всех вольностей и прав. Государь может поступать с холопами, как ему пожелается. Если же вече потом начнет от грамоты отказываться (а оно, конечно, откажется), это будет твоему государству измена и оскорбление. Иди тогда на них войной, как пошел бы на мятежных холопей.

– А грамота, где меня зовут государем, подлинная? – Князь все не мог взять в толк. – Я знаю, что вечевой дьяк из Марфиных людей. На такой бумаге его печать можно было заполучить только обманом. После он возьмет и отопрется.

«Ишь, до каких мелочей новгородские дела изучил, – подумала Настасья. – Даже кто чей человек знает».

– Не отопрется Назар. Был он Марфин, а стал мой. Дорога с Верху в Низ долгая. Подружилась я с Назаром, нашла к нему ключ. Золотой. Он хоть и вечевой дьяк, а жалования имеет три рубля в месяц. Не больно дорого мне его печать и стала.

– Две грамотки, – повторил Иван Васильевич, теребя бороду. – И которую же они завтра прочтут?

– Какую скажу, ту и прочтут. Договорились мы с тобой, княже? Имею я твое государево слово, что Новгород будет мой?