Елизавета Дворецкая - Ольга, лесная княгиня

А назавтра все они отправились в долгий путь – в Будгощ, на свадьбу.

Вояну так и вывели под покрывалом, и я не увидела ее нового лица.

Пожалуй, Вальгард принял решение взять с собой в поездку свою старшую дочь в те мгновения, когда прикладывал к ее еще детской груди греческое ожерелье с жемчугом.

Зеленовато-голубые камни и ее глаза того же цвета представляли вместе такое красивое зрелище, что даже у него захватило дух и он вдруг увидел: его дочь, уже почти взрослая, – настоящее сокровище!

Такую можно показывать людям. Пусть видят все эти князья и старейшины, которые соберутся в Будгощ за столами Житинега, – ни у кого из них такой в роду нет!

Не объявляя пока никому о своих намерениях, он велел приготовить ей одежду из привозной тонкой шерсти, крашенной в яркие цвета. Мать сшила ей сорочку, как носили у кривичей, со сборчатым воротом, но покрасила ее в темно-голубой цвет, как было принято у богатых женщин Северных стран. А еще платье – из тонкой, мягкой светло-коричневой шерсти, вытканной ромбиком, с полосками узорного шелка на вороте. Воеводша Борглинд, жена плесковского Сигбьерна ярла, сшила в подарок юной невесте хенгерок и даже прибавила наплечные застежки.

И когда Эльга, одетая в богатый наряд, с расчесанными до блеска светло-русыми волосами, с красной шелковой лентой на голове, к которой были привешены серебряные кривичские заушницы, с греческим ожерельем на груди, сидела на краю женского стола в обчине Житинега, на нее поглядывали чаще и с большим любопытством, чем даже на невесту. Так было и в первый день, когда лицо Вояны скрывала паволока, и на второй, когда она появилась из овина, где молодые спали на сорока ячменных снопах, уже в уборе молодицы, с открытым лицом, но спрятанными волосами.

Прощай, косынька русая!

Отныне никто, кроме ближайших домочадцев, ее волос видеть не будет. На обряде «прощания с красотой» свою ленту с головы она отдала Эльге, как следующей в семье невесте. С этой лентой та и сидела на пиру.

Но никто не смотрел на дочь Вальгарда с таким пристальным вниманием, как князь Дивислав.

Он приехал в сорочке с вышитыми знаками «печали», как положено по первому году вдовства. Двойня оказалась к несчастью: незадолго до Ладиного дня у княгини Всевиды наступили преждевременные родины, и она умерла, с трудом разродившись двумя близнецами. И те тоже умерли почти сразу, будто желая следовать за матерью, с которой Недоля разлучила их раньше времени.

Поначалу Дивислав был сам не свой от горя и ярости: он не сомневался, что в этом несчастье виноват проклятый пес Будина!

Но мстить покойнику было поздно, он мог лишь еще раз плюнуть на то место, где зарыли голову мерзавца, но на сердце легче не становилось.

У него осталось пятеро детей, из которых старшему исполнилось десять. Золовка Держана, непрерывно причитая шепотом – охрипла от плача по любимой сестре, – взяла в руки уже знакомое хозяйство и всех восьмерых мальцов.

Но собственный дом – еще не все. Племя нельзя оставлять без княгини, и Дивиславу приходилось подумывать о новой женитьбе.

Но сначала он заметил не Эльгу, а только ожерелье у нее на шее. Слишком хорошо он помнил эту вещь – и потому, что нечто подобное ему приходилось видеть только один раз в жизни, и потому, что видел он ее в связи с негодяем Бодди и тем злосчастным происшествием у гостиных дворов, о котором и сейчас, более полугода спустя, все еще думал каждый день.

Как оно оказалось здесь? Откуда взялось?

Поначалу он был так потрясен, что не сразу сообразил посмотреть, кого драгоценная низка украшает теперь. Подняв глаза к лицу Эльги, он поначалу взглянул с негодованием: раз на ней ожерелье Бодди, значит, она как-то с ним связана!

Но тут же переменился в лице: это была девочка, хоть и развитая для своих лет, но все же почти ребенок. К тому же племянница плесковского князя не могла иметь никакого отношения к давно покойному мерзавцу.

– Вижу, чудо чудное, диво дивное ты, Велегор, для дочери раздобыл, – заметил он Вальгарду. – Кто же тебе такое привез?

– Это подарок ее жениха, вернее, его отца, Ульва конунга из Волховца, – ответил тот, довольный, что сокровище не осталось незамеченным. – И хотя это первый его подарок ей, надо признать, он стоит многих иных.

– Это верно… – безотчетно пробормотал Дивислав.

Мысли так и замельтешили у него в голове: Ульв мог получить ожерелье только от Бодди!

Хотя князь уже знал, что варяг обманул его и спрятал негодяя, уверяя, что тот уехал, теперь стало ясно, чем Бодди купил себе еще три дня своей никчемной жизни.

Надо признать, Ульв задорого продал свое честное слово, но все же продал…

Через пару дней, пока в Будгоще еще продолжалось веселье, однажды Дивислав завел разговор с плесковским князем Воиславом – с глазу на глаз, чтобы не слышал даже Вальгард.

– Стало быть, одну племянницу в Будгощ отдали, а через вторую с варягами породниться хотите? Вальгардову дочь в Волховец отдаете?

– Так Вальгард – сам варяг! Ему отец сестру мою отдал, чего же его дочь другим варягам не отдать? Ульв и богат, и силен, и родня у него повсюду…

– Да только душа у него черная и чести ни на хвост собачий!

– Да уж мы слыхали, будто зимой у тебя с ним мало что рати не вышло? – Воислав с любопытством посмотрел на него. – Чем же он обидел тебя?

– Был один варяг проезжий, гадюка лысая… – Дивислав стиснул зубы. – Жену мою погубил, нарочитых мужей оскорбил, простую чадь ограбил. Шел я за ним, а Ульв спрятал его у себя и мне выдавать отказался. Кабы не сын Унегостев из Словенска – утек бы гад за море, и поминай как звали. Ульв в глаза мне смотрел и клялся, что нет у него Будины, ушел в Ладогу, дескать. А тот в избе под лавкой сидел и дрожал, как лист осиновый. Ульву снизку подарил – ту, что у невестиной сестры на шее. А тот Вальгарду послал. Видать, руки жгла, не совсем еще совести лишился. Нету волховским варягам веры ни на чих мышиный, а ты к ним в дом племянницу отдаешь!

– Да я и сам не рад… – пробормотал Воислав, отводя глаза. – Вальгард решил дочь просватать, меня не спрашивал. Отец тогда жив был, он согласился. Говорил: коли с наровой или чудью опять раздор пойдет, через Нарову в Варяжское море не выйти – а у нас на Волхове родня, там пройдем. Да и с киевским князем тоже будем в родстве, плохо ли?

– Не с варягами нам, словенским князьям, в родстве надо быть, а между собою! Со своим корнем! Варяги что – пришли одни, завтра другие! И не родня они нам, не товарищи, только и жди пакости какой! С поозеров Ульв дань берет, чуть что не так – вовсе изведет их, и будет все Поозерье под варяжским князем! Как в Киеве! Но там хоть хазары да деревляне старых князей повывели, так что полянам и негде было защиты себе искать, кроме как у руси. Но мы-то! Я! Ты! Наследники мы богов своих или бабы трусливые?