Елизавета Дворецкая - Ольга, лесная княгиня

– Она не будет год в лесу жить. Ее скоро спасут. Приедет ее жених из Будгоща и спасет. А если она тоже под медвежьей шкурой придет и будет молчать поначалу, будто немая, то вы за нее не бойтесь: баба Гоня перед уходом мне те сильные слова передала, которыми ее мать заговаривала. Я сумею Воянку вновь человеком сделать. И будет она красавица, как прежде, сильнее и здоровее, чем была, и родит семерых сыновей, здоровых, как медведи…

– А если… – Домаша помолчала, будто сомневаясь: открывать нам тайну или нет, но все же продолжила: – А если кому из вас придется в лес идти, то и вас заговорю. И после слова те передам, чтобы бабкина мудрость не пропала, и умели вы всякому обороченному вновь облик человеческий вернуть. Рассказывают, в старые годы со всякой девкой такое бывало. Теперь сия мудрость только в княжьих родах от матери к дочери передается. Княгиня ведь – целому племени мать, ей нужно уметь в Навь заглядывать, чтобы волю предков исполнять и дерево рода хранить…

Не сказать, чтобы это обещание нас утешило, но больше мы вопросов не задавали. В десять лет мы уже знали, откуда что берется. Разумеется, знали и то, что каждая из нас когда-то – уже довольно скоро – выйдет замуж и будет рожать детей, но что отцом старшего из них должен стать медведь…

Почетное место княгини и старшей жрицы племени не давалось даром, и не всякая была для него пригодна.

Мы с Эльгой – особенно она – стояли достаточно близко к этой пугающей чести, мысли о ней нас частенько беспокоили, даже порой подавляли; не хотелось даже это обсуждать.

Зато бабы и девки – что у нашей челяди, что в Люботиной веси – не хотели говорить ни о чем другом. Им-то берлога не грозила…

Чего мы только не наслушались!

Про то, как «в одном городце» медведю не отдали невесту, и он превратил в зверей лесных целую свадьбу, а через год под шкурой убитой медведицы с двумя медвежатами обнаружили бывшую невесту в полном свадебном уборе.

Про трех сестер, которые заблудились в лесу, зашли в берлогу, и там уж сам лесной хозяин угощал их кашей, приговаривая: «Которая есть не будет, ту замуж возьму».

При этом я невольно воображала на месте этих сестер нас с Эльгой и Вояну.

Я не могла и представить такого лютого голода, который заставил бы меня взять в рот хоть крупинку из этой медвежьей каши!

Под вечер первого дня мужики вернулись из леса ни с чем, но ничуть не огорченные: все были пьяны, веселы и пели похабные песни.

На второй день повторилось то же самое.

Зато вечером, уже после их возвращения, внезапно объявился Видята Житинегович со товарищи.

Приехал за невестой, а невесты-то и нет!

И на третий день уже наши все остались дома, а в лес пошел Видята со своей молодой дружиной. Ему предстоял поединок с грозным Князем-Медведем за право владеть девушкой. В наших глазах долговязый худощавый Видята был равен тем витязям из сказаний, что боролись на Калиновом мосту со змеем о двенадцати головах, о двенадцати хоботах.

Мы ждали его с замиранием сердца.

И больше всего боялись увидеть Вояну.

Какой она стала, наша сестра, с которой мы прожили вместе всю жизнь? Неужели она вернется медведицей – в шкуре, не умеющая говорить, с маленьким медвежонком на руках? Мы видели медвежат – иногда их приносили ловцы, завалившие медведицу в берлоге. Не знаю, как у них хватало смелости снимать с нее шкуру – а вдруг под шкурой окажется человеческое тело?

Маленькие медвежата были совсем не страшные, а забавные. Но от мысли, что одного из них могла бы родить женщина, пробирала жуть. Это была бездна – смешение человеческого и звериного, чему нет места в нашем, привычном и обжитом мире. Но уж слишком мал был этот наш мир – и слишком близка межа…

– Нет, у нее не будет медвежонка! – уверяла меня Эльга, а заодно старалась убедить саму себя. – Для этого надо прожить там год. А она – всего три дня. Завтра ее приведут. Мама сказала – значит, приведут.

Но, забравшись на полати в избе стрыя Вальгарда, мы долго не спали, прижавшись друг другу спинами.

На ум лезло то, что должно случиться с девушкой в берлоге за эти три дня. Она незримо принесет лесное дитя с собой и родит его, уже будучи женой обычного мужа. Но ее первенец все равно будет принадлежать лесу, и через семь лет князь из чащи придет за ним…

В эти дни мы в лес больше не ходили: он стал запретным местом, слишком опасным.

Межа раскрылась, и нам даже не следовало приближаться к краю.

– Ведут, ведут! – закричали на выгоне под вечер третьего дня.

И мы все побежали наружу.

По дороге шли гурьбой отроки из дружины Видяты. А в середине их толпы виднелось нечто… или некто… что-то темное и косматое. Казалось, ведут к жилью плененное лесное чудовище.

Когда подошли ближе, стало ясно, что это человек, завернутый с головой в медвежью шкуру: только внизу были видны босые ноги, и в них мы безошибочно признали ноги Вояны.

Так пели женщины, вышедшие навстречу, впереди которых стояли княгиня Велемира и стрыиня Домаша.

Мы с Эльгой стояли среди прочих детей, крепко держась за руки.

Я боялась даже смотреть на Вояну – или на то, что привели из леса вместо нее. Эта шкура, под которой было не видно даже лица…

Казалось, она принесла часть леса с собой: его влажное, пахнущее мхом и хвоей дыхание, болотную сырость, звериный дух…

Часть иного мира явилась среди обычных людей, раздвигая человеческий мир, будто лодка воду.

Эльга стояла, почти такая же бледная, как три дня назад на поляне, когда мы вновь увидели Князя-Медведя. Теперь мы знали, что он – наш дальний родич, но от этого было еще страшнее. Грань нечеловеческого придвинулась ближе и пролегала теперь через наш собственный род.

Чем ближе подходило победное шествие, тем глубже у меня душа уходила в пятки. Казалось, сейчас Вояна зарычит по-звериному и кинется на людей. Тогда я, наверное, сразу умру на месте…

Наверное, если бы поймали лешачиху, которую я никогда не видела раньше, это было бы не так жутко.

Однако ни на кого она не кинулась.

У ворот женихова дружина уступила место женщинам, и дальше уже те повели «медведицу» в заранее подготовленную баню, куда унесли целые веники пахучих чудодейственных трав. Оттуда Вояну вывели, одетую во все новое, покрытую большим льняным платом. Ее проводили домой, но нас туда не пустили, и в этот раз мы, все дети, ночевали в нашей избе, тесно набившись на полати.