Елизавета Дворецкая - Ольга, лесная княгиня

– Христос? Вы разве христиане?

Эльга удивилась еще сильнее.

Она знала, что такая вера господствует в греческих землях и постепенно распространяется по миру; еще дома отец упоминал о христианах, которых встречал в Бретланде, Стране Франков и даже в Ютландии, своих родных краях.

Но здесь, в Киеве?

– Батюшка с рождения был Христовой верой просвещен. Князь моравский Ростислав, пращур наш, Христову ученью внял и просил у Рума и у греков учителей, дабы на языке моравском учили людей. И пришли тогда святые отцы, диакон Константин и монах Мефодий из города Солуни, и принесли книги, и учили моровлян слову Божию. «Хвалите Господа вси языци, похвалите Его, вси людие, яко утвердися милость Его на нас, и истина Господня пребывает во век» [9], – нараспев произнесла она, и даже глаза ее увлажнились. – Ну а потом…

Ростислава будто проснулась, и лицо ее погрустнело.

– Пришли в Моравию безбожные угры, и пала держава дедов наших. Когда батюшка с матерью своей, а моей бабкой, княгиней Святожизной, в Киев к Олегу князю прибыл, у них был священник, отец Димитрий. Да он давно умер, теперь некому людей учить, некому крестить. «Если кто не родится от воды и Духа, не может войти в Царствие Божие» [10], – так Господь говорил. Кто крещен водой и Духом, тому дана жизнь второго рождения и прощение грехов…

Ростислава осеклась, будто усомнилась: не сболтнула ли чего лишнего?

Эльга помолчала в некотором недоумении. Странно было думать, что моравский бог прислал Мистину в глухой плесковский лес, чтобы спасти ее из лап Князя-Медведя.

Откуда он про нее знал?

Какое ему было до нее дело?

«Хвалите Господа вси языци, похвалите Его, вси людие», – повторила она про себя.

В этих словах было нечто воодушевляющее, хоть и малопонятное. Это «вси людие», услышанное в Киеве, где смешались выходцы из разных родов и племен, под общим именем «русь» стремящиеся куда-то вдаль, казалось, означало гораздо больше, чем «все люди», которых она могла представить себе раньше. «Все», состоящие из кривичей, словен, полян, древлян, саварян, варягов и прочих, – были частью какой-то великой, немыслимой общности, намного превышающей род и племя не только численно, но и чем-то еще, чего она пока не понимала. Известная ей ранее плесковская русь почитала разных богов – славянских, северных, чудских и даже голядских; это не мешало ей жить в согласии, да и разница в обрядах была несущественная. И как они совместно приносили жертвы, так и, подразумевалось, боги совместно примут их. Но сейчас будто луч солнца мелькнул вдали за облаками: на миг померещилось, что некое неведомое божество широко распахивает объятия, готовое принять всех без разбору, любого рода, племени и языка. Одно – на всех, кто носит звание «человек». Здесь, в Киеве, где «все» такие разные, оно было бы вполне уместно.

Но одновременно что-то иное зацепило Эльгу в этой малопонятной речи и обратило мысли в другую сторону.

А когда она сообразила, что именно, по спине продрало морозом.

Сейчас, когда она впервые поведала вслух о своем последнем походе в лес, вылезло воспоминание, которому она все эти долгие дни старалась не давать ходу.

Когда Князь-Медведь вел ее в свое логово, они прошли через сторожу Буры-бабы. В воротах та угостила их киселем – пищей мертвых, и тем открыла дорогу в Навь.

На выходе обратно полагалось выпить живой воды и вновь присоединиться к живым.

Но ведь…

Она миновала сторожу, вися спиной вперед на плече у Мистины, при этом кричала и звала Уту… Сзади раздавались вопли и шум драки.

Казалось, лесные куды набросились на парней, осквернивших святилище! Беглецы промчались через ворота, потом неслись по лесу, ей приходилось прятать голову от хлещущих ветвей, и все же она пыталась разглядеть, бежит ли Ута сзади.

Какая там живая вода! Про нее никто и не вспомнил.

И вот получилось, что телом Эльга вышла в Явь, душой оставаясь в Нави… Никто об этом не знает, кроме нее самой.

Но… живая ли она на самом деле?

Помертвев от одной этой мысли, Эльга тайком оглядела себя, притронулась к щеке. Пальцы были холодны, но щека, как всегда, – мягкой, теплой, гладкой.

Никому не приходит на ум, что эта красивая девушка, которой все так восхищаются… принадлежит Нави.

Нет, не может быть!

Она себя чувствовала как обычно. Не хуже, чем дома.

Даже горе от потери родителей отступило и виднелось сквозь дымку, уже не причиняя прежней боли. Здесь, в Киеве, Эльга стала почти другим человеком, живущим иной жизнью. А скоро она выйдет замуж, переродится из девушки в женщину, и все прежнее окончательно утратит над нею власть.

И все же было жутко.

Как будто она часть самой себя забыла на чужой могиле – и оттуда в душу постоянно веет холодом.

Эльга думала об этом по дороге домой, на Олегову гору.

И поэтому даже не заметила, что суета на княжьем дворе сегодня превышает обычную.

Она толкнула дверь княгининой избы, думая отдохнуть в полутьме и прохладе от жары ранней осени, и вдруг остановилась: в избе звучал мужской голос. Но это был не голос князя, единственного мужчины, который мог запросто сюда войти. И не жалобщик какой – голова с поклоном, руки с подносом. Хрипловатый резкий голос не просил, а скорее бранился.

Что за ворог в избе у киевской княгини?

– А мне плевать! – услышала Эльга, открывая дверь. – Сунулись бы они ко мне, я бы им дал возмещение! Да они должны в ноги кланяться, что живыми пустили! А коли не понимают своего счастья, так я научу!

Кто-то из полутьмы порывисто шагнул к двери, едва не отпихнув Эльгу, которая собиралась войти.

Она попятилась, вытаращив глаза от изумления. Какой-то рыжеватый, невысокий парень в серой шерстяной сорочке шагнул через порог и почти столкнулся с ней; окинув ее быстрым хмурым взглядом, в котором читалось мимолетное удивление, он пошел дальше, вон со двора.

Эльга вошла, собираясь спросить, что все это значит; увидев ее, Мальфрид, стоявшая с растерянным лицом, всплеснула руками и бросилась бежать.

– Стой! – закричала она, выпрыгнув за порог. – Инги! Иди назад! Иди, кому говорю!

Эльга вышла вслед за ней во двор.

Парень, который едва не сбил ее с ног, нехотя вернулся от самых ворот.

– Инги, – примирительно произнесла Мальфрид и протянула к нему руки. – Постой! Посмотри – твоя невеста приехала!

И указала на Эльгу, застывшую, будто деревянный кап.

Парень снова взглянул на нее.

Не помня себя от изумления, Эльга взглянула на него в ответ.

Они были почти одного роста, хоть он и раздался в плечах куда шире. Обыкновенное лицо, рыжеватые брови. Голова выбрита, как это делают в летних походах, чтобы не разводить вшей и не умереть от жары под шлемом с войлочным подшлемником. Поношенная серая рубаха мало вязалась с серебряной хазарской серьгой.