Наталья Нестерова - Стать огнем

— Нет, — признавала учительница.

Фроловы ни с кем не дружили, не сходились близко, держались отчужденно. Дети учительницу побаивались, хотя она никогда не повышала голоса. Ирина Владимировна была необычная, не похожая на деревенских баб, и умела презирать безмолвно, взглядом. Презирала лентяев и лодырей. Наказывала учеников тем, что не разрешала тренироваться в писании по драгоценным книгам.

Огорода Фроловы не заводили, скотины не держали (у каждого члена коммуны были личные корова и птица), продукты покупали.

Приходила баба, по простоте душевной приносила учительнице петушка, уже опаленного и ощипанного, в дар от чистого сердца. Ирина Владимировна доставала кошелек и рассчитывалась.

— Дык ведь вы с моим оболтусом три дни дополнительно заниматеся! — говорила баба.

— В этом заключается мой учительский долг, а за петушка потрудитесь получить плату.

Другое дело, что цену им за муку, овощи, убой, рыбу, дичь, пельмени никогда не задирали, по минимуму брали. Сначала коммунары настороженно отнеслись к этой парочке «белой кости», а потом уважением прониклись к щепетильности учительницы и математическим талантам Андрея Константиновича.

Будь Степан верующим, свечки ставил бы за его здравие — столько Фролов коммуне пользы принес. Ночами сидел, окно до рассвета светилось, все высчитывал, как «Светлому пути» выгоднее на правильную дорогу выбраться. Наутро расскажет Степану о своих расчетах и бровью не дернет, ожидая благодарностей. Говорит будто с неохотой, как о само собой разумеющемся.

Парася-то за Фроловых свечки ставила. Только редко в церкви бывала. До ближайшей церкви пешком не доберешься, а розвальни или сани бабам давали только по большим праздникам и после того, как они вой поднимали и грозили забастовку устроить.

Медведевы и Фроловы жили в двухэтажном доме, принадлежавшем когда-то семье тысячника Маслова. На первом этаже горница, куть за печью, комната, служившая конторой, по сути кабинетом Андрея Константиновича, и еще комната, в которой поселились Степан и Парася с сыном. На втором этаже две комнаты, фроловские: гостиная, она же столовая, и спальня.

Парасе нетрудно было на всех еду готовить, она много раз предлагала Ирине Владимировне — та отказывалась.

— Если наше питание не нравится, вы скажите, я быстро учусь, вашинского наготовлю, — не унималась Парася. — Чтоб вам у плиты не стоять.

— Благодарю, Прасковья Порфирьевна! В этом нет необходимости.

Ирина Владимировна ставила на поднос супницу, в которую переливала щи, и шла на второй этаж. Единственное, чего добилась Парася, — мыть за учительницей сковородки, чугунки и кастрюли.

Поначалу Ирина Владимировна и тут воспротивилась:

— Попрошу вас впредь этого не делать!

У Параси слезы на глаза навернулись:

— Да что ж вы нас так изводите за нашу искреннюю благодарность?!

— Поймите вы, мил-человек! — чуть потеплела Ирина Владимировна. — Мы с мужем давно приняли решение рассчитывать только на себя в любых обстоятельствах.

— А если я вам полы помою, то обстоятельства ухудшатся?

Ирина Владимировна улыбнулась. Она редко улыбалась.

— Вы, Прасковья Порфирьевна, удивительная женщина. Степану Еремеевичу повезло.

— Дык и Андрей Константинович на вас не жалуется.

— Надеюсь. Чугунки и кастрюли — ладно, мойте, а полы в наших апартаментах — запрещаю. Мне, нам с мужем, — уточнила Ирина Владимировна, — нельзя полагаться на чужую волю, сколь бы бескорыстной она ни была. Если бы мы поступали иначе, мы бы не выжили.

Парася потом думала: «Точь-в-точь как свекровь, для которой одалживаться — нож острый. Они совершенно разные — Ирина Владимировна и Анфиса Ивановна, ничего общего ни во внешности, ни в повадке, не говоря уж об образовании. И в то же время похожи какой-то внутренней стерженностью. У меня ее и в помине нет».

За шаловливым Васяткой иногда было не уследить. Мать в кути хлопочет, а он шмыг по лестнице, да и в комнату Фроловых. Прасковья опомнится — где сынок? Давно не слышно. А он уж наверху развлекается. Фроловы мальчика никогда не прогоняли, но и не тетешкались с ним особо. Прасковья прибежит с извинениями, ей говорят, мол, забирайте своего постреленка. Лица у них и всегда-то каменные, а в этот момент точно по камню рябь прошла. Как если дают человеку что-то очень вкусное и желанное, а он отказывается на силе воли.

Какие бы условия для «Светлого пути» ни обеспечивал Степан, сколь искусна ни была бы бухгалтерия Андрея Константиновича, коммуна не поднялась бы без истового труда ее членов.

Пахали в три коня — засветло пахарь начинает, в полдень дает первому коню отдохнуть, впрягает второго, завечереет — третьего, до темноты с поля не уходит. То же самое и с боронованием — в три быка. Не хватало быков — впрягали коров. Скотину берегли, а себя — нет. На уборку хлебов и сбор скошенной травы выходили все — захворавшие, беременные, подростки, дети. В октябре первого года существования коммуны Степан с несколькими мужиками ушел в тайгу, отвел душу на охоте, показал места, где зверь бывает, зимовья. Добыли медведя, росомах, выдр, бе́лок без счету. Степан не мог себе позволить надолго отлучаться, и месяц — роскошество. Но потом, в дальнейшие годы повелось: назначенные и обученные Степаном охотники до апреля, до того времени, когда надо лес валить и свозить, промышляли в тайге, а сам он радовался, если удавалось вырваться хоть на две недели. Та же история с рыбалкой. Добывали столько рыбы, что ее, мороженую, в сарай, что твои дрова, под стрехи забивали.

Сибирский мужик крепко привязан к земле, но и у него бывают именины сердца — рыбалка и охота. То и другое в коммуне «Светлый путь», когда земля спит, отдыхает, схваченная первым морозом или под толстым снежным покрывалом, считалось поощрением.

Женщины свои зимние хлопоты (на которые по десять часов в сутки уходит) тоже как отдых рассматривали. Стричь овец, мыть шерсть, вымачивать шкуры, ткать, прясть, вязать, шить мешки, варить мыло, изготавливать свечи, выделывать серянки (спички) и еще многое другое. При том, что готовить еду, рожать, в чистоте жилище держать никто за них не будет. Поощрение у баб заключалось в чередовании: две недели одна группа женщин на самой черной работе — кормить свиней, коров, быков, телят, овец, кур, гусей, уток, за всеми убирать, чистить хлева, птичники и свинарники, — потом другая.

Сложилось так, что Прасковья, которая ни на одной должности в коммуне не числилась, оказалась ответственной за женское население. Степан мужиками руководит, стало быть, его жена — бабами. Так рассуждали коммунары, к такому течению жизни прибило Прасковью, которая по природе была стеснительна до обморока и пугалась каждого нового человека.