Наталья Нестерова - Стать огнем

К дому Медведевых они подъехали далеко за полночь. Несколько минут колотили в ворота — за ними надрывались собаки. Наконец в оконце вспыхнул свет, потом у ворот раздался голос Еремея Николаевича, спрашивающего, кто пожаловал.

Возница был погореловский и отправился ночевать к родным. Свекор помог снохе войти в дом. Закутанная в длинный тулуп мужа, наступающая на полы и боящаяся отпустить живот, Парася спотыкалась на каждом шагу. Собаки продолжали брехать, разбудили Нюраню, работников и доктора.

— Скорее! Собирайтесь! Запрягайте! Едем в коммуну! — выпалила Парася, как только ее освободили от тулупа.

Для нее приказ мужа, написавшего книжное слово «немедленно», вместо привычного «немедля», означал, что надо торопиться изо всех сил. Но Медведевы и не подумали торопиться.

— С чего это? — спросил Еремей Николаевич.

— Степа велел. Немедленно! Раскулачивание вас.

Нюраня издала насмешливый звук «пф-ф!» и улыбнулась:

— Здравствуй, Парася! В коммуне уже здоровканье отменили?

— Простите! — повинилась Парася. — Всем здравствуйте будьте! Пожалуйста, быстрее! Поехали!

С ней степенно поздоровались.

— Как беременность переносишь? — спросил доктор. Он был уже не пьян, но еще не трезв. — Отеки есть? Почему за живот держишься? Надо осмотреть.

— Я за вами приехала! Говорю же, Степа весточку прислал, пишет — раскулачивание…

— Чего у нас раскулачивать? — подал голос Аким и шумно зевнул.

— Окромя мышей, — поддержал его Федот, — в хозяйстве другого избытка не имеется.

— Вы не понимание! — с отчаянием воскликнула Парася. — Ведь Степа! Он понапрасну не станет… Где Анфиса Ивановна?

— Известно, — пожал плечами Еремей Николаевич и дернул головой в сторону комнаты, где целыми днями валялась на постели жена.

Парася ворвалась к ней без стука:

— Вставайте! Немедленно! Тут такое, а они не верят! Степа записку прислал. Раскулачивание, вас вышлют на Кулай, надо торопиться!

Про Кулай Парася от себя добавила, но ведь было известно, куда омских кулаков ссылают — в места, про которые рассказывали такие страхи, что верилось с трудом.

— Не ори! — подала голос Анфиса Ивановна. — Научилась хайлать, как я погляжу.

Она не видела невестку с лета, но говорила так, словно расстались завечор, и власть ее, Анфисы Ивановны, над Парасей нисколько не ослабла.

— Здравствуйте вам! — пробормотала Парася, снова почувствовавшая себя запуганным воробьем, над которым кружит коршун.

Анфиса Ивановна села на кровати:

— Чуни подай!

Парасе пришлось отпустить живот, нашарить в темноте на полу короткие валенки, натянуть их на ноги свекрови.

— Пошли! — поднялась Анфиса Ивановна.

«Одетая спала, — подумала Парася. — Раньше никогда такого бы себе не позволила».

Анфиса Ивановна вышла в горницу, села на стул под образами. Выглядела она помято: лицо в отпечатках подушки, криво завязанный плат, из-под которого торчат седые спутанные волосы, несвежая одежда. Но смотрела в точности как раньше — обводила всех по очереди внимательным, колючим, все замечающим взором. Сквозь неопрятную, заспанную старуху на волю как бы пробивалась прежняя Анфиса Ивановна, чистотка и генеральша.

— Говори! — велела она Парасе. — Чего живот держишь? Не убегёт. Ну?

— Дык Степа, — растерялась Парася, покорно опустившая руки по швам, — записку прислал мне. Мол, срочно вас увозить к нам в коммуну, потому как идет кампания раскулачивания парательно-лельно… однова с коллективизацией! А у врагов-кулаков забирают все имущество, высылают семейно в Васюганский край, а там, говорят…

— Это он все тебе написал? — перебила Анфиса Ивановна.

— Нет, он кратко…

— Где записка?

Парася вытащила бумажку из кармана и положила перед свекровью. Та молча протянула руку в сторону. Нюраня подхватилась, вытащила из ящика буфета очки и вложила в ладонь матери.

Анфиса Ивановна читала одну строчку долго. Вернее, прочитала быстро, а размышляла продолжительное время. Так же, как и Парасе, ей стало ясно, что сын в большой тревоге и в страхе.

— Еремей, собирайся, бери Нюраню и уезжай! Доктор, Аким и Федот тоже прочь со двора, — велела Анфиса Ивановна.

— В коммуну? — спросила Парася.

— Нет! — отрезала Анфиса Ивановна.

— Вот ышшо! Никуда я не поеду! — воспротивилась Нюраня, для которой внезапное расставание с Максимкой было хуже острого ножа в сердце.

— Меня гонят? — дернул бороденкой Василий Кузьмич. — Но позвольте! Я тут не из милости, то есть не то чтобы…

— Я с тобой останусь, хозяйка, — сказал Аким.

— Ага, с тобой, — кивнул Федот.

Прежде покорное, войско за время фактического отсутствия командования забыло, как надо подчиняться генералу — быстро и беспрекословно. В безвластии это войско собственного ума не приобрело, а слушаться разучилось.

Анфиса встала, заправила под плат выбившиеся волосы, выпрямилась, сколько позволял окаменевший хребет, шеей хрустнула, повращав головой, и принялась кричать. Горло ее, от ора отвыкшее, извергало хриплые вопли:

— Губошлепы! Вам, пустоумным, Степиного слова мало?! Вам не ясно, что ежели я встала, то дело сурьезное?!

Она закашлялась, махнула в сторону Параси и Нюрани, те мгновенно поняли, что матери надо принести теплого взвара горло промочить, и бросились в куть.

Отпив взвара, поставив кружку на стол, Анфиса заговорила спокойнее:

— Доктор и работники своим судьбам личные хозяева. Благодарствуйте, Василий Кузьмич, за все ваши добрые дела и не обессудьте за наше невежество. Аким и Федот, вы мне нужны на час-другой, а потом вам вольная воля. — Анфиса Ивановна выдержала паузу, глядя в стол, точно подыскивала нужные слова. Подняла голову и посмотрела мужу прямо в глаза: — Ерема, спаси дочку! Ты ж не хочешь, чтобы вшивела она по тюрьмам, чтобы ее на Кулае в клочья большевики-стражники порвали-ссильничали? Не хочешь в мерзлой земле хоронить свою пташку?

— Да что ты, Анфиса, несешь?! — ужаснулся Еремей.

— Правду. Близкую правду. Другая будущность Нюрани только от тебя ныне зависимая.

— Мам-ма, ма-ма… — начала заикаться испуганная Нюраня.

— Цыть! — заткнула ее Анфиса.

Она лежнем лежала последние два года, сначала придавленная предательством мужа, потом наложив на себя епитимью за ненависть к младенцу, за страшный грех убийства внука. Теперь же почувствовала, что наказание может сбросить, снова задышать полной грудью и силы свои, далеко не исчерпанные, пустить в ход. И одновременно поняла — поздно! Прошло ее время. Ее время — то, которым управлять могла, а теперь она беспомощна против обстоятельств. Если уж Степан забоялся, то ей и паче не осилить. Но покорной кончины от нее не дождутся!

— Чего с собой брать? — спросил Еремей, подчинившийся воле жены.