Мария Баганова - Пушкин. Тайные страсти сукина сына

Именно в гостиной Надежды Осиповны и Сергея Львовича состоялась моя вторая встреча с Александром Пушкиным. Я увидел его в гостиной. Он стоял перед конторкой и ненамного превышал эту конторку ростом. Со времени нашей первой встречи он похудел, а на лице залегли резкие морщины. Кудрявые волосы его заметно редели. Широкие бакенбарды покрывали нижнюю часть его щек и подбородка. Я оробел и лишь после некоторого колебания решился подойти и напомнил поэту о нашем старом и мимолетном знакомстве. Я ждал его ответа с каким-то трепетом, как проситель из провинции ждет ответа от министра: одно дело откровенничать с незнакомцем в полной уверенности, что ты его больше и не встретишь, а совсем другое – узнать в этом незнакомце домашнего врача собственной матери.

Александр Сергеевич, узнав меня, тоже, как мне показалось, несколько смутился, но потом вежливо поздоровался и, беспокоясь о здоровье матери, завел со мной разговор о ее болезни. К прискорбию моему не мог я его утешить, я честно поведал, что жизненный путь Надежды Осиповны близится к финалу, однако сыновними и медицинскими заботами она сможет прожить еще несколько лет. Желая развеять неловкость и, возможно, продолжить наше знакомство, я передал поэту горделивые слова Надежды Осиповны о том, что это она научила сына французскому…

В ответ Александр Сергеевич вдруг рассмеялся:

– Боюсь, моя мать немного преувеличила! Но это правда, что воспитание мое мало заключало в себе русского: я слышал один французский язык. Гувернер мой был француз, впрочем, человек неглупый и образованный. Библиотека моего отца состояла из одних французских сочинений. Впрочем, потом я достаточно изучил родной язык и народную речь. Если бы не наша приятнейшая встреча, не стал бы, наверное, дожидаться лошадей, отправился бы вперед… С мужиками и бабами приятно разговаривать об их делах.

– Более приятно, нежели читать книги? – спросил я.

– На что вы намекаете? – приподнял брови Пушкин.

– Надежда Осиповна рассказывала мне о вашей любви к книгам, о том, как вы прокрадывались в библиотеку… – объяснил я.

– Да, это правда, – улыбнулся он. – Я проводил бессонные ночи и тайком в кабинете отца пожирал книги одну за другой. К Лицею уже знал все наизусть…

– И восьми лет отроду стали сочинять свое, – вспомнил я слова Надежды Осиповны.

– Мама вам и это рассказала? Я сам уже и не помню, – рассмеялся он.

Я поздравил Пушкина с ожидающейся женитьбой.

– Да, участь моя решена. Я женюсь… Та, которую любил я целых два года, которую везде первую отыскивали глаза мои, с которой встреча казалась мне блаженством – Боже мой – она… почти моя. – Отчего-то он нахмурился. – Все радуются моему счастью, все поздравляют, все полюбили меня. Всякий предлагает мне свои услуги: кто свой дом, кто денег взаймы, кто знакомого бухарца с шалями. Но ведь вы не будете мне ничего предлагать, Иван Тимофеевич?

– Разве что свой медицинский опыт, – пожал я плечами.

Пушкин кивнул:

– Да, это, пожалуй, может пригодиться: будут дети. Спасибо…

Счастливым, однако, он не выглядел. Я осторожно спросил его о причине. Оказалось, что собеседник мой полон сомнений, вполне оправданных. Грядущие перемены, ответственность отца семейства пугали его.

– Ожидание решительного ответа было самым болезненным чувством жизни моей. Ожидание последней заметавшейся карты, угрызение совести, сон перед поединком – все это в сравнении с ним ничего не значит… Жениться! Легко сказать – большая часть людей видят в женитьбе шали, взятые в долг, новую карету и розовый шлафрок. Другие – приданое и степенную жизнь… Третьи женятся так, потому что все женятся – потому что им тридцать лет. Спросите их, что такое брак, в ответ они скажут вам пошлую эпиграмму. Я женюсь, то есть я жертвую независимостью, моею беспечной, прихотливой независимостью, моими роскошными привычками, странствиями без цели, уединением, непостоянством. Я готов удвоить жизнь и без того неполную. Невеста моя, хоть и прекрасна, но бесприданница. Сам я никогда не хлопотал о счастии, о выгодном месте, о службе… я мог обойтись без всего этого. Теперь мне нужно на двоих, а где мне взять его?

Тут я, зная скупость отца его, мало что мог ему подсказать. Сам я женился, лишь когда имел достаточное положение и доход.

– Молодые люди начинают со мной чиниться: уважают во мне уже неприятеля, – пожаловался Пушкин. – Дамы в глаза хвалят мне мой выбор, а заочно жалеют о моей невесте: «Бедная! Она так молода, так невинна, а он такой ветреный, такой безнравственный…» Признаюсь, это начинает мне надоедать!

– Об этом мы с вами уже говорили: нынче все безнравственные, – улыбнулся я.

Слова мои несколько утешили Пушкина. Но видно было, что связанные с женитьбой хлопоты измотали его.

– Мне нравится обычай какого-то древнего народа: жених тайно похищал свою невесту. На другой день представлял уже он ее городским сплетницам как свою супругу. У нас приуготовляют к семейственному счастию печатными объявлениями, подарками, известными всему городу, форменными письмами, визитами, словом сказать, соблазном всякого рода… Любовь уж не тайна двух сердец. Это сегодня новость домашняя, завтра – площадная. Так поэма, обдуманная в уединении, в летние ночи при свете луны продается потом в книжной лавке и критикуется в журналах дураками.

Беседовали мы в тот раз недолго, а потом пришлось стать свидетелем странной и неприятной сцены. Александр Сергеевич и Сергей Львович уединились в кабинете последнего для беседы, в то время как я уже покидал их дом. Очевидно, сын просил отца о какой-то материальной помощи. Вдруг Сергей Львович выбежал в гостиную и, не заботясь о том, кто может услышать его словам, принялся кричать о том, что сын хотел его прибить! Намеревался ударить… Убил, словом… Домашние пытались его успокоить… В страшном смущении я поспешно удалился.

В этой главе И.Т. Спасский описывает предпосылки к невротизации. В детстве А.С. Пушкин был не самым любимым ребенком. Его мать, женщина ветреная и легкомысленная, мало занималась детьми и часто унижала мальчика. Усугубляли конфликт скупость и неровный, слабый характер его отца.

Детские комплексы возродились при мыслях поэта о женитьбе. Он не получил в детстве модели семейных отношений, которая могла бы удовлетворить его интеллектуальные и духовные запросы, и теперь, готовясь стать мужем, мучился сомнениями. Примечательно, что в жены он выбрал женщину ветреную и недалекую – то есть почти такую же, какой некогда была его мать.

Давний мой знакомец Франц Осипович Пешель, несмотря на то что перешагнул уже за полувековой рубеж своей жизни, по-прежнему был бодр и жизнерадостен. Не растерял он и своей словоохотливости, усиливавшейся по мере того, как пустела наша бутылка. Лицейский врач, проработавший в этом учебном заведении с самого его открытия, по происхождению был моравским словаком и до сих пор не избавился от забавного своего выговора. Это был высокий полный мужчина, добряк, большой говорун, любивший пофилософствовать и поострить.