Андрей Расторгуев - Атака мертвецов

Беседа с Ивановым – такая же короткая, как перед этим у штаба полка. Быстрый обход и осмотр караулки, сада и местности за ним, насколько позволяла темень…

– А что там, впереди? – заинтересовался Дон.

– Секреты или, вернее, отдельные посты под самой проволокой противника, – осторожно пояснил Борис. – Там сделаны маленькие окопчики, а к ним местами ходы сообщения.

Генерал ненадолго задумался, после чего вдруг выдал:

– Я хочу дойти до секрета.

Иванов предпринял попытку отговорить:

– Ваше превосходительство, это может быть слишком опасно.

Ему немедленно поддакнул Сергеевский:

– Вам лучше не рисковать…

Но генерал был непреклонен, да и Фабрициус, этот «предатель коварный», не раз бывавший в проволоке противника и даже за ней, взял и поддержал судью. Борису ничего не оставалось, как виновато посмотреть на красного от злости начальника заставы, а тому скрепя сердце выделить им в сопровождение трех своих стрелков.

По узкому ходу сообщения генерал с тремя офицерами гуськом добрались до глубоко врытого под скат окопчика. Германских проволочных заграждений видно не было.

– Проволока прямо над гребнем окопа, – шепотом сообщил Фабрициус. – Отсюда до выдвинутого вперед вражеского секрета шагов шестьдесят, не больше.

Стрелки прихватили из расположения два снопа соломы.

– Чтобы енералу было на чем посидеть, – шепнул один, укладывая солому на дно.

Места хватило всем. Расселись, уперев спины в обрытый скат…

Вдруг вспыхнула спичка. Все замерли в напряжении. У Бориса в горле застряло ругательство. Да и не только у него, надо полагать. Нагло пляшущий огонек подпаливал конец раскуриваемой сигары. Кажется, кому-то стоило напомнить, что в охранении не курят. Но кто же осудит за это самого председателя корпусного суда?! Разве только немцы. Накажут, как говорится, по всей строгости…

Посидели с полчаса, перешептываясь. Было на удивление тихо, словно сегодня генералу Дону позволены любые вольности. Кажется, закричи он сейчас во весь голос, германец и тогда никак не отреагирует.

На заставу вернулись благополучно. Неприятель не то что ни разу не выстрелил, даже ни одной осветительной ракеты не пустил.

Во дворе, тепло распрощавшись с Ивановым, снова уселись в свои сани. Оставалось дождаться Фабрициуса, который вместе с двумя саперами что-то слишком уж долго возился с лошадьми.

– Скоро вы там? – поторопил его Борис.

– Готово! – выкрикнул Фабрициус и сноровисто вскочил в сани.

Кони рванули, на полном ходу вынося из фольварка. И эту бешеную скачку сопровождал громкий, переливчатый звон самого настоящего почтового колокольчика! Ну и шельмец этот Фабрициус. Говорил же, что не смог раздобыть колокольчик.

Где-то позади, освещая снежную равнину, взлетели немецкие ракеты. Просто праздник какой-то! Салют в ночи да мчащаяся в его меняющемся свете тройка. Едва ли кто-либо из генералов, помимо военного судьи Дона, мог похвастать, что во время войны разъезжал между своими и неприятельскими окопами на лихой тройке с колокольчиком!..

На следующий день пришел приказ о смене частей 22-го армейского корпуса другими частями и о выводе его к Лыку, Граево и Сувалкам для погрузки в железнодорожные составы и переброски на другой фронт – по слухам, к Млаве. Теперь ему предстояло сражаться с австрияками.

Эту смену произвели в самые сжатые сроки, успев закончить до конца января. Так уж случилось, что Восточную Пруссию корпус покинул накануне перехода противника в широкомасштабное наступление, ввергшее 10-ю армию в катастрофу.

Но финляндские стрелки прощались с Германией еще как победители, пройдя нелегкий путь от расстроенного, деморализованного войска до полноценной боевой единицы, способной успешно решать самые трудные задачи. Что и доказали впоследствии, только уже на другом фронте этой войны.

В начале февраля по всему фронту 10-й армии, растянутому на сто шестьдесят верст, два дня бушевала сильнейшая снежная буря. Дороги оказались похоронены под глубокими, совершенно непролазными сугробами. Всякое сообщение, в том числе и железнодорожное, было прервано. Один воинский поезд застрял на пути из Маркграбово в Гольдап. Его вагоны занесло снегом по самые крыши. Довольно большие и многочисленные низины, в которых чуть ли не на каждом шагу то и дело скрывались местные дороги, под завязку засыпал снег. Такие места приходилось огибать по целине.

И все бы ничего, но вслед за бурей ударила оттепель. Естественно, это не могло не сказаться на передвижении войск и, в особенности, на службе подвоза. Воздушная разведка, и без того слабая, вообще перестала летать.

Но с наступлением ясной погоды прояснилась и обстановка на левом фланге. Утром Будбергу доложили, что немцами сбит авангард под Иоганнисбургом. А уже к вечеру пришли сведения о движении с юго-запада в обход все того же Иоганнисбурга сильных колонн германцев.

Командующий армией находился в тот момент на противоположном, правом фланге, в 3-м армейском корпусе. Немедленно связавшись с ним по телефону, Будберг не без доли злорадства доложил:

– Поздравляю, ваше превосходительство. Мои «спрятанные в лесах воображаемые немцы» оказались не мифом, а весьма неприятной для нас действительностью…

Начиная с Рождества командование Северо-Западным фронтом не слезало со штаба армии, требуя ускорить операцию по овладению Летценом. Не успели отмахаться от этого, как у начальства появился новый пунктик. Теперь их, видите ли, не устраивало положение правого фланга, немного уступавшего назад.

Сиверсу несколько раз телеграфировали, укоряя в том, что армия не использует своего превосходства в числе батальонов. Противник-де слаб и не сможет устоять перед энергичным натиском. Звучали требования активизировать действия, используя конницу генерала Леонтовича [82], которую необходимо двинуть вперед, за реку Инстер, а затем широко развить ее разведывательные операции на фланге и в тылу неприятеля.

Кавалерия на правом крыле армии была, конечно же, отменной. Только вот командовал ею ни на что не годный начальник. Сиверс дважды порывался отрешить этого бездарного генерала от командования, но почему-то всегда отменял свое решение.

Помимо прочего, местность здесь не ахти. Обширные лесные массивы сильно затрудняли наступление конницы. К тому же в них держала упорную оборону немецкая кавалерийская дивизия при поддержке пехотных частей, которые последнее время только и делали, что усиливались.

Однако штаб фронта упорно закрывал на это глаза. Генерал Бонч-Бруевич терпеть не мог всяких выступов и загибов на схемах, украшающих стены его кабинета, и больше ничего не желал слушать. Потому армии был отдан категоричный приказ выровнять ее правый фланг с остальным фронтом. Это и послужило поводом для начала новой, совершенно не нужной операции, получившей название Ласдененской.