Андрей Расторгуев - Атака мертвецов

– Чего тебе, Тимашок? Наряд вне очереди? – пробурчал Чоглоков, даже не повернув головы.

– Никак нет, ваше благородие. Сами ж просили разбудить, когда разведчики вернутся.

Голос Черникова звучал где-то далеко-далеко и уплывал, растворяясь в сладкой неге.

– Ну? – еле выдавил офицер, балансируя между миром грез и реальностью, готовый в любой момент уйти от этой границы обратно, в небытие.

– Дык эта, вернулись они, осмелюсь доложить.

– Что ж ты сразу-то…

Рывком вынырнув из цепких лап Морфея, подпоручик подскочил на лежаке, быстро намотал портянки и натянул сапоги. Уже закидывая портупею на погоны, бросил ординарцу:

– Чего стоишь как вкопанный? Разведчики где?

– Дык эта… Их господин прапорщик в крепость с донесением услали.

Портупея упала на лежак, гулко стукнув тяжелой кобурой о доски. Чего это Федотову взбрело в голову разведчиков усталых туда-сюда гонять, вместо того чтобы дать им отоспаться? Не иначе разнюхали что-то важное.

– Прапорщика ко мне. Бегом!

– Есть! – Тимашок пулей выскочил из землянки.

Присев на край лежака, Чоглоков растер лицо ладонями, прогоняя прилипчивую дрему. Осовец уже полгода держится – пришла мысль. Полгода вместо двух суток, о которых просило командование, когда на головы защитников сплошным дождем сыпали немецкие снаряды и бомбы. Вот ведь, даже свои генералы не думали, что крепость выстоит. Будет ли сегодняшний день последним? Сколько раз подпоручик задавался таким вопросом. Но дни проходят, а он все еще здесь. Живой. И крепость по-прежнему не сдана.

Федотов пришел быстро. Ворвался в землянку, волоча за собой клочья предрассветного тумана. Сразу заговорил:

– Прошу прощения, не хотел вас будить. Вы же только легли.

– Ничего, Валентин… Что разведка?

– На передовой у немцев непонятное оживление. Устанавливают какие-то странные орудия. Во второй линии траншей скопление живой силы.

– Думаете, атака будет?

– Так точно.

Снова пришлось браться за портупею.

– Что ж, посмотрим. Поднимайте роту.

– Уже, – на мальчишеском лице прапорщика появилась по-детски задорная улыбка. – И вестовых к соседям отправил.

Хороший парень. Быть ему отличным офицером. Сам из семьи потомственных военных, наверняка до генерала дослужится. Если, конечно, не убьют. Не то что Чоглоков. Окончил медицинское училище, а в армию пошел, только чтобы своим дальнейшим образованием не обременять и без того скудный семейный бюджет. Впрочем, все делается к лучшему. Остался бы фельдшерить на гражданской службе, на войну призвали бы каким-нибудь медиком в Красный Крест. А так он сейчас офицер, командир пехотной роты. Каковым, наверно, и останется… Хм, причем независимо от того, убьют его или нет…

Солдаты передвигались по траншее, заряжали винтовки, укладывая их на бруствер, сонно терли глаза и позевывали. Унтеры подгоняли свои отделения, отдавая короткие команды, иногда щедро приправленные острыми матерками. Неприлично, конечно, зато рядовых это бодрило. Они сразу просыпались и без лишних слов занимали отведенную позицию. Свое дело унтеры знали туго. В этом на них можно было положиться.

Вместе с Федотовым проверили пулеметный расчет и вернулись к НП.

– Ни хрена не видать, – подал голос Тимашок, тенью следовавший за офицерами.

Ординарец успешно заменял все виды связи, которая из-за постоянной бомбежки давно стала непозволительной роскошью. Его, будь на то причина, можно спокойно отправить с докладом хоть в Осовец, хоть в Белосток, хоть к черту на рога, твердо зная, что переданные через Тимашка сведения обязательно попадут к адресату. Еще и ответ притащит. К тому же мужик он глазастый. На большом расстоянии различит все, что угодно, чего другим и увидеть-то не дано. Если уж Тимашок сказал, что «ни хрена не видно», значит, так оно и есть.

Несмотря на занимавшийся рассвет, густые сумерки сильно затрудняли обзор. К тому же с болот, как всегда в такие часы, поднимался белесый туман. Сквозь это молоко немецкие позиции совершенно не видны. Тут и наши-то проволочные заграждения едва различишь. Зато слышимость отменная.

Ветер, дующий со стороны противника, доносил обрывки непонятных звуков и чужой, лающей речи. Положив бесполезный бинокль на бруствер, Чоглоков прислушался. Некоторые слова удалось разобрать:

– Vorankommen… Schneller!.. Bereiten sie ihre waffen zu kämpfen… [95]

Да, черт подери, похоже, сегодня снова предстоит повоевать. Немцы явно собираются устроить очередную проверку на прочность. Подпоручик повернулся к Федотову:

– Передайте по цепи: приготовиться к бою.

После того как приказание было исполнено, спросил:

– Который час?

У прапорщика замечательные карманные часы, подарок отца. Позолоченные, с музыкой… Рассвело уже достаточно, чтобы разглядеть циферблат. Пока Федотов доставал отцовский подарок и, откинув круглую крышку, пытался определить положение стрелок, от немецких позиций донеслось:

– Kostenlos…

И когда Валентин ответил: «Четыре часа, господин подпоручик», – раздалось хлесткое:

– Feuer! [96]

Вжав голову в плечи, Чоглоков ждал, что вслед за этим незамедлительно начнется обстрел из орудий. Ждал, что сейчас из тумана вынырнут ландверы, открывая ружейный и пулеметный огонь. Ждал бомбежки с аэропланов… Ждал чего угодно, только не того, что случилось на самом деле…

Полная тишина… Ее нарушала лишь мелодичная музыка часов Федотова, пока тот не захлопнул крышку. И тогда все отчетливо услышали зловещее шипение, похожее на змеиное. Словно германцы пустили в атаку полчища гадюк, что никак не укладывалось в голове. К тому же шипение не приближалось. А вот туман…

Он быстро густел, приобретая темно-зеленый цвет, и накатывался по всему фронту сплошной стеной, в высоту не менее десятка метров. За миг до того, как он полностью накрыл русские позиции, Чоглоков почувствовал запах горького миндаля, хлора и привкус железа на языке. Горло будто окатили жидким огнем, в носу и в глазах защипало. Сперло дыхание, из груди вырвался кашель. Когда всех солдат в траншее скрутило, и те, бросая винтовки, хватались то за горло, то за лицо, подпоручик с обреченностью понял, что немцы пустили газ.

Преодолевая резь в глазах, Чоглоков попытался осмотреться. С трудом разлепляя веки, сквозь проступившие слезы увидел на дне затянутой газом траншеи Тимашка. Вернее, только его подрагивающие ноги. Верхняя часть туловища ординарца оказалась погребена под целой кучей солдатских тел, бьющихся в предсмертной агонии. Невдалеке упал на четвереньки Федотов, хватая ртом отравленный воздух, будто выброшенная на берег рыба. Его рвало. Рядом, привалившись спиной к стене окопа, содрогался от жуткого кашля унтер. Этот хоть додумался фуражку к лицу прижать. Взгляд выхватил висевшую на его поясе флягу. Руки сами схватили ее, свинтили крышку. Плеснул сначала себе на лицо, потом унтеру на фуражку. Вода хоть немного задержит висящую в воздухе отраву. Но этого мало. Стараясь не дышать, быстро скинул портупею, разорвал нательную рубаху, смочил из фляги и закрыл мокрой тряпкой лицо. Еще из одного куска соорудил такую же маску для Валентина. Тот жадно вцепился в нее обеими руками, но его снова вырвало.