Пенни Винченци - Соблазны бытия

Как такое могло случиться с ним – Лукасом Либерманом, – настолько умным и способным, что он получил право учиться в Вестминстерской школе? Он вспомнил, как впервые шел туда, настолько уверенный в себе, что ни капельки не нервничал. Там почти сразу оценили его музыкальные способности, прослушали и еще в первой четверти предложили играть в струнной группе школьного оркестра. Там никто не обращался с ним как с маленьким. Наоборот, он показал себя настолько взрослым – даже вызывающе взрослым, – что через два года его приняли в кружок школьных интеллектуалов, попасть в который было ох как непросто. Ученики боролись за право быть принятыми туда… Что же с ним случилось, если он превратился в беспомощное, тупое существо с мозгами закоченевшими, как и все тело? Почему его сторонились сверстники, почему над ним насмехались старшеклассники? Его уже дважды бил староста, у которого он находился на побегушках. В первый раз Лукасу досталось за то, что не разжег камин, а во второй – за непринесенный хлеб для тостов… Лукас мотнул головой, будто этот жест мог прогнать страшную реальность. Что он делает тут ужасающе холодным октябрьским утром в одних шортах и майке? Это издевательство называлось физической подготовкой – любимым развлечением старшеклассников и одновременно наказанием, которое они налагали на младших за любую провинность. От идиотских подскоков у Лукаса гудела голова. Где музыка, которую обещала ему мать? Где занятия искусством? Где обстановка высокой культуры, которой она завлекала его сюда? Все сгинуло куда-то в этом кошмаре, полном издевательских игр, идиотского соперничества и бессмысленной жестокости.

Конечно, окружающая природа была здесь просто восхитительной. Единственное, что приносило Лукасу хоть какое-то утешение. В глубине души он сознавал, что мог бы вести себя по-другому. Мог бы с кем-нибудь подружиться. Но Лукас не был к этому готов. Он не собирался понижать собственные стандарты и говорить о вещах, которые его и отдаленно не интересовали. Он не хотел даже пытаться, даже делать вид, что пытается. Он не собирался лезть из кожи вон, добиваясь успеха в дурацких играх. Он не был готов рассказывать неприличные анекдоты, петь похабные песенки и восхищаться школьными героями – в основном совершенными придурками, играющими в регби. И естественно, Лукас не был готов лизать задницу учителям и воспитателям. В школе существовала традиция: во время ужина по очереди садиться за их стол и вести вежливые разговоры. Как бы не так! Если воспитатель думал, что можно поколотить Лукаса, а через четыре часа Лукас будет как ни в чем не бывало сидеть рядом с ним и говорить любезности… он очень ошибался.

Когда Лукаса били в первый раз, он испытал настоящий шок. Он даже не представлял, что подобное возможно. Его унизили, до него посмели дотронуться. Какой-то негодяй посмел его ударить. Удар жег даже через брюки. Лукас сжимал зубы, изо всех сил стараясь не закричать и не заплакать. Ему дали еще пять ударов и велели убираться. Лукас шел с гордо поднятой головой, глядя на мальчишек, ожидавших своей очереди быть униженными. Главные рубцы остались на его душе. По сравнению с ними боль и рубцы на теле были легкими царапинами.

Лукаса били постоянно. Вместо того чтобы приспособиться к здешнему распорядку, он стал еще более неорганизованным, чем дома. Он постоянно опаздывал на уроки, на игры, в столовую, на собрание и так далее. За ним тянулся целый хвост прегрешений, и их число только множилось. Лукас вечно опаздывал, неизменно дерзил учителям. Был лишь один человек, вызывавший у него восхищение, – учитель истории. Но, увы, тот преподавал в старших классах.

Лукас плохо спал. События прошедшего дня мешали ему заснуть. Естественно, он просыпался вялым и совершал очередной проступок. Лукас боялся, что в школе узнают о его особенности – хождении во сне. Дома, на Монпелье-стрит, он нередко просыпался в другой комнате. Здесь, помимо насмешек, он боялся заблудиться в холодных темных недрах громадного здания. Поначалу Лукас привязывал себя за ногу к спинке кровати, используя в качестве веревки галстук. Но кто-то из ребят увидел и, естественно, рассказал остальным. Насмехались над ним жестоко, называя «маленьким деточкой». Лукасу пришлось отказаться от своего ухищрения. Теперь он просто лежал, ворочаясь с боку на бок и боясь заснуть.

Как назло, его соседями по спальне оказались шумные мальчишки, сыновья землевладельцев. Они без конца хвастались размерами охотничьих угодий своих отцов и мечтали, как на очередном балу будут трахать девчонок. В школе учились и другие ребята: вполне цивилизованные, интересовавшиеся тем же, чем и Лукас. Среди них были его сверстники. Увы, он слишком быстро приобрел репутацию «задаваки» и «нелюдимого», и потому никто не пытался с ним подружиться.

Но сильнее всего Лукас мечтал о времени, принадлежащем только ему. Времени, когда можно думать, читать. Даже плакать. Да, плакать по матери, по их лондонскому дому, казавшемуся отсюда таким теплым и манящим. Плакать по школе, которую он любил, по потерянным друзьям. Однако мест, где он мог бы остаться наедине с собой, во Флеттоне не было. Разве только кабинка туалета. Но и там ему не давали задерживаться. Мальчишки начинали колотить в дверь, требуя поскорее вылезать, или спрашивали, уж не онанизмом ли он там занимается.

Старшеклассники – все эти старосты – могли бы облегчить Лукасу жизнь. Но им он досаждал своей непочтительностью, нежеланием подчиняться школьным традициям. И потому его жизнь становилась не легче, а еще тяжелее. Лукаса нагружали дополнительными дежурствами, наказывали за то, в чем он практически не был виноват. К концу первой четверти жизнь представлялась ему унылой, холодной дорогой, ведущей из одного поганого дня в другой.

И во всем этом, по мнению Лукаса, был виноват Джорди Макколл. Ненависть к американцу росла и крепла, словно призрак, обретающий плоть. Ничего, придет день, когда он отомстит этому Джорди. Мысль о мести была одной из немногих опор, помогавших Лукасу выдерживать кошмар Флеттона.

– Я так понял, ты хочешь пригласить меня на ваше торжество?

Глаза Кейра смотрели на Элспет испытующе, с оттенком пренебрежения и удивления. Как всегда. Она научилась выдерживать его взгляд.

– Приглашу, если ты так хочешь. Просто мне это не кажется удачной затеей.

– А почему? Думаешь, я не впишусь в круг твоей аристократической семьи и друзей? Ты стыдишься меня?

– Я ничуть тебя не стыжусь. Сам знаешь. Ты мог бы туда великолепно вписаться, если бы захотел. Если бы сделал над собой усилие. Вот только я не уверена, что ты захочешь.

– Ну что ж, спасибо и на этом.

– Кейр, чего ты сразу надулся? Ты ведь прекрасно знаешь: светская учтивость тебе не по нраву. Меня не волнует, если тебя вдруг погладят против шерсти и ты потом весь вечер будешь дуться, стоя в углу. А вот моих родителей это будет волновать. Получается не очень красиво по отношению к тебе и к ним. Это одна из причин.