Алекс Ратерфорд - Великий Могол

– Повелитель, я говорю правду. Хотя, ради всего святого, я не хотел… – Начав свою речь, конюший осмелел, снова став мужественным воином, сражавшимся за Моголов в Панипате. Он снова высоко держал голову и уверенно смотрел в глаза Хумаюна. – Ты поверишь мне, когда услышишь то, что эту новость сообщил мне мой младший сын… он один из заговорщиков. Всего час тому назад он пришел ко мне и во всем признался.

– Почему он это сделал? – Глаза Хумаюна превратились в узкие щелки.

– Потому, что боится за свою жизнь… потому, что понял, как был глуп… потому как знает, что его поступки опозорят и разрушат наш род. – При этих словах лицо Баба Ясавала исказилось от попытки сдержать волнение.

– Ты прав, что пришел ко мне. Расскажи все без утайки.

– Повелитель, не прошло и двух недель после отбытия гроба твоего отца в Кабул, как князья Камран, Аскари и Хиндал встретились в крепости, что в двух днях езды отсюда. Мой сын, как ты знаешь, на службе у Камрана, который много посулил ему за участие в заговоре. Этот молодой дурачок с горячей головой согласился – и все услышал и увидел.

– Что задумали братья?

– Захватить тебя и заставить поделить империю, отдав им некоторые из твоих территорий. Они хотят вернуться к старым традициям, когда долю в наследстве получал каждый сын.

Хумаюну удалось сурово улыбнуться.

– И что же потом? Будут ли они довольны? Конечно, нет. Как скоро они вцепятся друг другу в глотки и нас окружат враги?

– Ты прав, повелитель. Даже теперь они не могут договориться между собой. Камран – настоящий зачинщик. Это он задумал заговор, и он убедил других присоединиться к нему, но потом они с Аскари чуть не подрались из-за того, кому достанутся самые богатые земли. Стража вынуждена была их разнимать.

Хумаюн снова сел. Слова Баба Ясавала звучали правдиво. Его брат Камран младше его всего на пять месяцев. Он не скрывал своей обиды, что Хумаюн сопровождал отца в Индостан, а его оставили наместником в Кабуле. Пятнадцатилетнего Аскари, родного брата Камрана, уговорить присоединиться к заговору было нетрудно. Он всегда боготворил Камрана и следовал за ним, несмотря на то, что тот не только опекал его, но и издевался над ним. Однако, если сведения Баба Ясавала были точны, теперь Аскари стал почти мужчиной, не боявшимся противостоять своему старшему брату. Возможно, их волевая мать Гульрух вдохновила обоих.

А что его младший брат? Почему Хиндал в это ввязался? Ему было всего двенадцать лет, и его вырастила Махам, родная мать Хумаюна. Много лет тому назад, разочарованная своей неспособностью родить еще детей, она умолила Бабура отдать ей ребенка одной из его жен Дильдар. Несмотря на то, что Хиндал был еще в утробе матери, Бабур, не способный перечить своей любимой жене, подарил ей ребенка. Но, возможно, не стоило так сильно удивляться предательству Хиндала. Бабур сам стал правителем в двенадцать лет. Амбиции завладевают даже гораздо более молодыми князьями.

– Повелитель. – Честный голос Баба Ясавала вернул его в реальность. – Мой сын убежден, что заговор не состоялся потому, что князья не смогли договориться. Но прошлой ночью они снова встретились здесь, в Агре, и решили похоронить свои разногласия, пока не победят тебя. Они хотят воспользоваться твоей «нецарской любовью к уединению» и напасть на тебя во время следующей одинокой прогулки на коне. Камран даже говорил об убийстве, подстроенном как несчастный случай. Именно тогда мой сын вдруг опомнился. Поняв, в какой ты опасности, повелитель, он рассказал мне всё, о чем должен был признаться недели тому назад.

– Я благодарен тебе, Баба Ясавал, за преданность и смелость, что ты пришел ко мне вот так. Ты прав. Ужасно, что мои братья в заговоре против меня, и почти сразу после смерти отца. Ты говорил об этом еще с кем-нибудь?

– Нет, ни с кем, повелитель.

– Хорошо. Позаботься, чтобы никто не знал. А теперь иди. Мне надо подумать, что делать.

Баба Ясавал замялся, потом вместо того, чтобы уйти, пал ниц перед Хумаюном и поднял к нему залитое слезами лицо.

– Повелитель, мой сын, мой глупый сын… пощади его… его искренность искупает его ошибки. Я знаю, что он сознает, какого наказания достоин, но, молю тебя, будь милостив к нему…

– Баба Ясавал, в благодарность не только за его сведения, но и за все твои заслуги в прошлом я не стану наказывать твоего сына. Однако держи его взаперти, пока все не закончится.

Казалось, что дрожь пронзила все тело Баба Ясавала, и он на миг закрыл глаза. Потом конюший встал, понурив свою бритую голову, и медленно начал пятиться к выходу.

Оставшись один, Хумаюн вскочил на ноги и, схватив драгоценную чашу, швырнул ее через зал. Глупцы! Идиоты! Если дать волю его братьям, империя Моголов распадется на мелкие враждующие кочевые племена, и они потеряют свое владычество, завоеванное с таким трудом. Где их понимание своего предназначения, чувство долга перед отцом?

Всего пять лет тому назад Хумаюн ехал бок о бок с Бабуром по дороге к славе через Хайберский перевал. При воспоминании о кровавой битве у него до сих пор сердце билось сильнее, запах пота его коня щекотал ноздри; он все еще слышал боевой клич слонов султана Ибрагима, грохот пушек Моголов и треск их мушкетов, залпы которых косили врагов ряд за рядом. Он все еще не забыл восторг победы, когда с окровавленным мечом в руке взирал на пыльные долины Панипата и понимал, что Индостан принадлежал Моголам. И вот теперь все это под угрозой…

Не будет этого! Тактя тахта , «трон или гроб», как говорилось в те времена, когда они правили в Центральной Азии. Мы теперь в новых землях и должны найти новые пути, или потеряем все, подумал Хумаюн. Прикоснувшись под одеждой к ключу, висевшему на тонкой золотой цепочке у него на шее, он встал и пошел к куполообразному ларцу в углу. Отперев его, быстро распахнул – и сразу нашел то, что искал: цветастый шелковый мешочек, завязанный золотой тесьмой. Медленно, почти благоговейно открыв его, падишах вынул огромный бриллиант, чистый блеск которого заставлял его затаить дыхание всякий раз, когда он смотрел на него.

– Мой Кох-и-Нур, моя Гора Света… – прошептал Хумаюн, проведя пальцем по сверкающим граням.

Подаренный индийской принцессой, чью семью Бабур защищал в хаосе, наступившем после битвы при Панипате, алмаз обладал непреходящей красотой, которая всегда казалась Хумаюну воплощением всего, за чем Моголы пришли в Индию, – славы и величия, превосходящих даже славу шаха Персии.

Не выпуская из рук драгоценный камень, падишах вернулся на трон, чтобы подумать. В размышлениях он просидел до тех пор, пока не раздался сигнал придворного часовщика, гариали, ударившего в свой медный щит во дворе внизу, оповестив о конце своего пахара, бдения, и напомнив Хумаюну о приближении ночи.