Кен Фоллетт - Мир без конца

— Это ее единственная родня, кроме матери, — продолжал помощник. — Она их очень любит, а те почитают ее святой избранницей в семействе и, приезжая в Кингсбридж, всегда привозят женскому монастырю дары — фрукты, мед, яйца и тому подобное.

— И что?

— Джон Нотт — единокровный брат сестры Элизабет.

— Она просила тебя помочь?

— Да. И просила не говорить матери Сесилии об этой просьбе.

Годвин знал, что именно так любит действовать Филемон, который обожал, когда его считали влиятельным человеком, имеющим возможность поспособствовать одной из сторон. Это питало ненасытное «я». Прирожденный интриган. Ему на руку нежелание Элизабет докладывать настоятельнице о просьбе. Оно означало, что у сестры появится тайна, и ризничая женского монастыря будет бояться разоблачения. А Филемон припрячет этот факт, как скупец прячет золото.

— И что ты собираешься делать? — спросил Годвин.

— Решение, разумеется, за вами, но я предложил бы позволить Джону Нотту оставить землю. Элизабет окажется у нас в долгу, что в будущем непременно окупится.

— Но это жестоко по отношению к вдове, — выдавил аббат.

— Согласен. Но не противоречит интересам аббатства.

— А дело Бога важнее. Хорошо. Так и передай старосте.

— Вдова получит свою мзду на небесах.

— Воистину.

Были времена, когда настоятель неохотно и не сразу вступал в подковерные игры Филемона, но они давно миновали. Помощник оказался слишком полезным, как и предсказывала много лет назад Петронилла.

В дверь постучали, и вошла мать Годвина собственной персоной. Родительница теперь жила в небольшом удобном доме на Кэндл-корт возле главной улицы. Эдмунд оставил сестре щедрое наследство, которого ей хватит до конца дней. Петронилле исполнилось пятьдесят восемь, высокая фигура сгорбилась, женщина ослабела и ходила с палочкой, но разрабатываемые ею схемы по-прежнему походили на волчьи ямы. Увидев ее, сын, как всегда, обрадовался и сразу напрягся, испугавшись, а вдруг чем-то не угодил.

Петронилла являлась теперь главой семьи. После гибели Антония и смерти Эдмунда семь лет назад она осталась единственной представительницей старшего поколения. Мать беспрестанно диктовала Годвину, что следует делать. Также она вела себя и по отношению к Алисе, давала указания и Элфрику. Руководила даже внучатой племянницей Гризельдой и наводила ужас на ее восьмилетнего сына Мерфина Маленького. Сестра почившего Эдмунда обыкновенно рассуждала здраво, и родные, как правило, беспрекословно подчинялись, спрашивая ее мнения, даже если вдруг по какой-то причине не получали наставлений. Годвин и представить себе не мог, как жить без нее. В редких случаях, когда повеления не выполнялись, от Петрониллы всеми силами пытались это скрыть. Только Керис противостояла ей. «Не смей мне указывать, — не раз говорила она тетке. — Ты дала бы им убить меня». Мать села, осмотрела зал и скривилась:

— Бедненько.

Она частенько бывала резкой, но Годвин так и не привык и каждый раз вздрагивал.

— Ты о чем?

— Тебе нужен дом получше.

— Я знаю.

Восемь лет назад Годвин уже пытался уговорить мать Сесилию дать денег на постройку нового дворца. Та пообещала выполнить просьбу через три года, но потом заявила, что передумала. Аббат не сомневался, что без Керис тут не обошлось. После того суда он больше не очаровывал Сесилию, и вытаскивать из нее деньги становилось все труднее.

— Тебе нужен дворец для приема епископов, архиепископов, баронов и графов.

— У нас сейчас нет денег. Граф Роланд и епископ Ричард последние годы почти не вылезали из Франции.

Король Эдуард вторгся на северо-восток Франции в 1339 году и проторчал там весь 1340 год; в 1342 году монарх перебросил свои войска на северо-запад и бился в Бретани. В 1345 году английская армия сражалась в винной Гаскони на юго-западе. После этого Эдуард наконец вернулся в Англию, но теперь опять набирал войско.

— Роланд и Ричард еще не вся знать, — язвительно заметила Петронилла.

— Но больше сюда никто не ездит.

Мать заговорила еще жестче:

— Может быть, именно потому, что ты не можешь принять высоких гостей соответственно их положению. Тебе нужен банкетный зал, домашняя часовня, просторные спальни.

Годвин понял: родительница всю ночь напролет думала именно об этом. Обычно мать так и поступала: вынашивала какую-нибудь идею, а потом стреляла как из лука. Аббат гадал, что же навело ее на мысль о дворце.

— Звучит весьма смело. — Он пытался выиграть время.

— Да неужели ты не понимаешь? — вскинулась Петронилла. — Аббатство не имеет влияния просто потому, что ты не видишься со знатными людьми страны. Вот когда у тебя будет дворец с красивыми комнатами, они приедут.

Вероятно, она права. Богатые монастыри, как Дарем или Сент-Олбанс, постоянно жаловались на огромное количество высоких, а то и королевской крови, гостей. Петронилла продолжала:

— Вчера была годовщина смерти моего отца.

Так вот откуда взялся дворец, понял Годвин. Вспомнила славного деда.

— Ты аббат уже почти девять лет. И я не хочу, чтоб мой сын застрял тут. Архиепископы и король должны поставить тебя на епископское, более важное аббатство — например, в Дарем, — а то и отправить посланником к папе.

Годвин и сам всегда считал Кингсбридж разгоном для более высоких должностей, но тщеславные замыслы так и не осуществились. Казалось, лишь недавно была победа на выборах аббата. Его не покидало ощущение, что он только-только занялся настоящей работой. Но мать права, прошло больше восьми лет.

— Почему о тебе не вспоминают, когда речь идет о более важных назначениях? Потому что просто не знают о твоем существовании! Ты настоятель крупного монастыря, но мало кому об этом известно. Покажи свое величие! Построй дворец. Пригласи первым архиепископа Кентерберийского. Посвяти часовню его любимому святому. Скажи королю, что построил королевские покои в надежде, что он посетит тебя.

— Подожди секунду, как-то все сразу. Я бы с удовольствием построил дворец, но у нас нет денег.

— Так найди их.

Интересно где, хотел спросить честолюбец, но в этот момент вошли мать Сесилия и сестра Наталия. Петронилла настороженно-вежливо поздоровалась с настоятельницей и попрощалась с сыном. Монахини сели. Аббатисе шел уже пятьдесят второй год, в волосах пробивалась седина, зрение слабело. Она по-прежнему хлопотала как птичка, ее клювик не пропускал ни одной комнаты, настоятельница чирикала указания монахиням, послушницам и служкам, но с годами стала мягче и, как могла, старалась избегать конфликтов. Сестры принесли какой-то свиток.

— Женский монастырь получил наследство, — устроившись поудобней, доложила Сесилия. — От одной благочестивой женщины из Торнбери.