Ариадна Борисова - Змеев столб

Ловцы уехали рыбачить по островам без него. В доме остались Мария и пани Ядвига с детьми. Юозас ходил собирать топливо в лагуну или просто слонялся по поселку, стараясь не попадаться на глаза Нине Алексеевне, прописавшей постельный режим. Впрочем, по вечерам уже рано стало темнеть, никто бы не заметил.

Парню полюбилось сидеть на крыльце пекарни, мечтая о том, как он здесь будет работать. Забирался на завалинку и, прилипнув лицом к окну, разглядывал красную кирпичную печь, широкие дверцы духовок, прислоненные к стене противни и шеренгу чугунных форм. В углу возвышалась груда красивых белых мешков со скверной американской мукой, сверху – бутыль с маслом и пачка дрожжей. Юозас был уверен: он, наследный хлебопек, сумеет поднять на опаре и эту муку, тонкую, точно пудра, похожую на крахмал…

Хлеб! Только голодный человек способен понять, что он значит, только тот человек, который не видел свежего хлеба несколько лет, а для прирожденного пекаря это пытка вдвойне. Перед глазами Юозаса мелькали полки булочной отца, полные утренней выпечки, золотого от ранних лучей хлеба-солнца – в меру пористого и не тяжелого, без лишней влаги. Прижмешь такой каравай изо всей силы, отпустишь руку, а он расправляется, как упругий куст здешнего ягеля, снова становится пышный, пушистый, и никто не верит, что его кто-то мял. Он и сохнет медленно, если правильно хранить, ржаные скибы могут месяц продержаться и не заплесневеть. Многое тут, конечно, зависит от качества муки, но главное – в умении мастера-хлебника. Юозас не знал, почему у отца получались лучшие хлебы в округе, ведь у других тоже добрая мука и хорошие дрожжи. Не знал, а заметил – у него, Юозаса, выходит не хуже.

Полки отцовской булочной ломились не только от хлеба, но и от всевозможных изделий из дрожжевого, песочного, бисквитного, заварного теста… Лучше не вспоминать. Братишка Алоис, младший сын пекаря Гринюса, никогда их не пробовал. Юозас как-то нарисовал пирожные прутиком на песке, так Алоис принял лакомство за игрушечные машинки. Не объяснишь ребенку вкуса пирожных, если для него самое вкусное, что есть на свете, – кусок сахара. О конфетах, шоколаде и других сладостях малыш только слышал и, кажется, не очень-то верил, что они существуют – шоколад, конфеты и русский Дед Мороз.

Обидно было Юозасу, что Тугарин его выгнал и посмеялся над ним. Он не сомневался – заведующий все понял, просто не захотел поставить его пекарем. Тугарину везде мерещатся воры. У самого, все знают, рыльце в пушку… А Юозас бы спичку чужую без спросу не взял. Он ни одной рыбины не взял, когда его шатало и мутило от голода. Юозас – упрямый и владеет собой. Как Хаим.

Правда, Хаим выкрал нельму под носом у сторожа. Но ведь Мария болела, ей было необходимо лекарство… Разве Юозас слепой? Он видел перед собою такую любовь, о которой каждый мечтает. Перед этой любовью разговоры пацанов о всяком таком казались глупыми…

Пацаны рассказывали, будто девчонка по имени Лора продалась одному матросу за буханку хлеба. Матрос потом хвастался, что она оказалась целка. Целками называют девчонок, еще не спавших с мужчинами. У целок в теплом месте вроде что-то такое есть, что в первый раз то ли рвется, то ли ломается. Какой-то, видимо, хрящик. А после его поломки можно сколько угодно…

И все-таки жалко – за буханку хлеба. Хоть бы за три. За свежий, причем, хлеб. Не тот, что привозят матросы – старый, сырой и кислый, отдающий бражкой. Сразу видно: эти кирпичи пек нечистый на руку человек. Густым водным паром надышан хлеб, чтобы стал тяжелым, как глина. С одной мокрой буханки десять граммов, с другой – пятнадцать, – глядишь, наберется на неучтенную лишнюю.

Разве честная душа позволит так поступать с хлебом? Со своей работой, если она – любимая? Как женщина любимая. Ведь не станет человек хитрить и лукавить с тем, кого любит. А если лукавит – значит, не любит…

Юозас бродил вокруг пекарни, размышляя, и кое-что надумал. В воскресенье отправился в баню. Жаль, мыла не было, но попросил щелока у пани Ядвиги. Отменно попарился, до костей пробрало, всю грязь, наверное, смыл. К приготовлению хлеба человек должен приступать чистым.

Пекарню никто не сторожит. Замок на двери висит обычный, дужка соскочит от одного удара обухом топора. Ночи темные, но у Юозаса зоркие глаза, хватит двух лучин, а что где лежит, он до мелочей изучил через окна. Дрова для пекарни давно приготовлены, наколота изрядная поленница хорошо просушенных дров.

Утром по всему мысу пронесется запах свежего хлеба. Лишь бы опара успела подняться. Юозас испечет формовочный хлеб и один каравай – для Тугарина. Пусть заведующий убедится на деле, попробует горячий сдобный мякиш, поджаристую корочку и поймет, что Юозас – настоящий пекарь.

Он едва дождался вечера и улегся в чистом. Единственная рубашка сохранилась с необтерханными рукавами, почти новая, только вырос из нее… Потом он ждал, когда женщины уснут. Пани Ядвига долго кряхтела, вздыхала, – бессонница у нее, что ли? У Юозаса сна не было ни в одном глазу. Пальцы от переживаний совсем перестали болеть, абсолютно не ныли, даже непривычно. Тоже, наверное, предвкушали, какая важная работа им предстоит.

Наконец и пани Ядвига засвистела носом. Юозас тихо-тихо встал и бесшумно оделся. Если кто проснется, подумает – до ветру парню захотелось. Прихватил топор, лучина у пекарни отщепается, а спички в кармане. Выменял у мальчишек на птичий силок, сам мастерил… Проскользнул в дверь без скрипа. Давеча смазал петли нерпичьим жиром. Весной Хаиму удалось поймать нерпу. Чуть-чуть жиру до сих пор осталось в банке, вонючий он, как внутренности подтухшей рыбы. Пани Ядвига жарит на нем налимьи котлеты, и ничего, вкусно…

Рыба – хлеб моря. Не земной хлеб. Юозас думал: вот кончится война, и позволено будет вернуться в Каунас, он в жизни не притронется к рыбе, так она ему надоела. Бежал, остерегаясь. Темно-то темно, но вдруг кто-нибудь, не дай бог, заметит. От спешки и волнения запыхался страшно. Грудь заболела, все-таки, видно, фельдшерица права, и здоровье не полностью восстановилось. А попробуй, восстанови, – на клейстерной похлебке. Это же не хлеб… Хлеб! Юозас побежал быстрее.

Хоть бы собаки не попались на пути. Он боялся их с малых лет. Наверное, у каждого человека есть какой-то определенный страх – то, чего он боится больше всего, не страх даже, а беспредельный кошмар, крайняя степень ужаса, ни с чем не сравнимый, невыносимее мысли о смерти от голода или болезни.

Ужас был самым ранним и самым ярким воспоминанием Юозаса о детстве. Отец купил ему зеленый резиновый мяч. Юозас бегал за новым мячом в солнечном дворе возле дома, когда на него налетел и повалил на землю огромный лохматый зверь с вываленным наружу розовым языком. Длинный язык мотался из стороны в сторону, как флажок, и с кончика, похожего на головку живого угря, на лицо Юозасу падали капли тягучей слюны. Зверь дышал прерывисто, жарко, азартно и смотрел блестящими глазами, в которых не было ни разума, ни каких-либо чувств, а была только беспощадная охотничья жажда. Глухой нарастающий рык громом катился откуда-то изнутри, из знойной вонючей глотки. Зверь сморщил верхнюю губу, клацнул зубами, заливая слюной рот Юозаса. Прямо перед его лицом распахнулась чудовищная красно-веснушчатая пасть с частоколом свирепых клыков, и он перестал жить.