Пенни Винченци - Наперекор судьбе

А потом – объявления о его помолвке и через некоторое время – о свадьбе. Барти чувствовала: этого ей не выдержать. Когда Лоренс позвонил, чтобы сообщить о грядущей помолвке, Барти отнеслась к его звонку довольно спокойно. Обычный поступок внимательного бывшего любовника. Хоть в этом он повел себя более или менее нормально. Конечно, где-то ей было больно об этом слышать, однако она сумела улыбнуться в телефонную трубку и выразить надежду, что он будет счастлив со своей избранницей.

– Но, Барти, я вовсе этого не хочу, – сказал Лоренс. – Я не хочу быть помолвленным с Аннабель Чарлтон. И уж точно не хочу на ней жениться. Барти, одно твое слово, что ты готова выйти за меня, – и я отменю все церемонии. Я сделаю это с превеликой радостью. Я по-прежнему тебя очень люблю.

Она молча повесила трубку. Через час телефон зазвонил снова. И снова ей звонил Лоренс:

– Барти, у тебя было время подумать. Что ты чувствуешь? Ты готова выйти за меня? Или мне придется жениться на Аннабель?

– Я не выйду за тебя, – ответила Барти, удивляясь, насколько спокойно звучит ее голос. – Если мне и требовалось подтверждение, что я поступила правильно, отказав тебе… сегодня я его получила. Всего тебе хорошего, Лоренс. Мои поздравления вам обоим.

Потом она долго плакала, пряча лицо в ладонях.

Барти думала, что привыкнет ко всему этому. К боли, одиночеству, неопределенности и острой, пугающей ревности. Ее шокировала мысль о том, что Лоренс теперь спит с другой женщиной.

Но свадьба, весь этот шум, пачка газет, присланных ей… Такое было выше ее сил.

Следующая неделя прошла как в тумане. Барти сама написала Мод, извинившись перед ней, признав ее правоту и добавив, что очень по ней скучает.

Назавтра Мод ей позвонила.

– Тебе не за что просить прощения, – грустным, срывающимся на слезы голосом сказала она. – Я тебе очень сочувствую. – (Барти молчала.) – Что ты теперь намерена делать? – спросила Мод.

– Теперь? – переспросила Барти и вдруг поняла, что знает ответ.

Странно, как такое не пришло ей в голову раньше? Она улыбнулась в трубку и сказала:

– А теперь, Мод, я вернусь домой.

– Мы должны немедленно вернуть Адель домой, – сказала Селия. – Все это весьма ужасно.

В ее голосе звучал не столько ужас, сколько недовольство, словно вторжение герра Гитлера в Польшу и война, которую вслед за этим объявили Германии Англия и Франция, были скорее досадными трудностями, а не событиями, способными всколыхнуть весь мир.

– Согласен с тобой, дорогая. Было бы очень приятно видеть ее здесь. Но почему она должна уезжать из Парижа?

– Потому что… Оливер, не будь таким наивным. Потому что мы находимся в состоянии войны с Германией. И Франция – тоже. Немцы могут вторгнуться туда.

– Боюсь, что такая вероятность действительно существует.

– Вот почему Адель нужно вернуть домой. Вместе с детьми.

Оливер с явным изумлением посмотрел на жену:

– Селия, но Адель и так находится дома. И ее дети – тоже. Она теперь живет в Париже, вместе с отцом ее детей.

– К великому сожалению.

– Согласен с тобой. Но таковы факты. Она не захочет даже думать о спешном возвращении сюда.

– Тогда мы должны заставить ее задуматься обо всех возможных опасностях. Если у Люка есть хоть капля порядочности, он согласится с нами.

– Должен признаться, я очень боюсь за нее, – сказал Оливер. – За всех их. А то, что Люк – еврей, лишь усугубляет опасность.

– Это я знаю.

За последние два года Селия медленно и весьма неохотно изменила свои взгляды на фашизм. Газеты сообщали о преследовании евреев в Польше и в самой Германии. Австрийских евреев заставляли дочиста отмывать мостовые под надзором их нацистских мучителей. Чуть ли не каждый день появлялись сообщения о пожарах в синагогах и разграблении магазинов, принадлежащих евреям. Однако самым весомым аргументом, убедившим Селию в бесчеловечной природе фашизма, стали события Kristallnacht – «Хрустальной ночи», которую еще называли «Ночью разбитых витрин». Минувшей осенью в течение суток по Германии и частично по Австрии прокатилась волна организованного насилия в отношении евреев. За эти страшные сутки было арестовано и отправлено в концлагеря двадцать тысяч евреев. Штурмовики врывались в еврейские дома и избивали всех, кто там был, включая женщин и детей. Селия читала об этом в «Таймс», и по ее щекам текли слезы, что было ей очень несвойственно. Потом она ушла к себе и долго сидела, до крайности потрясенная не только случившимся, но и тем, какими же наивными и заблуждающимися оказались она сама и ее друзья.

Некоторые из них, в том числе и Банни Арден, продолжали поддерживать Гитлера. Но только не Селия.

– Теперь я понимаю, что ошибалась, – призналась она Оливеру. – Чудовищно ошибалась. Я хочу извиниться перед тобой, а также перед Аделью и, разумеется, перед Люком.

Селия поехала в Париж. Она всегда отличалась мужеством, как нравственным, так и физическим. Но еще никогда ей не требовалось столько мужества, как во время разговора с Аделью и Люком в их парижской квартире.

Она просила прощения, но не получила его.

– Я была не права, – без обиняков сказала она. – Я заблуждалась, высокомерно упорствовала в своих заблуждениях и серьезно обидела вас обоих. Я очень сожалею о случившемся.

В гостиной стало тихо. Адель, ошеломленная собственной реакцией, с беспокойством посмотрела на Люка, ища подсказку. Но он во время покаянного монолога Селии сидел с каменным лицом, слегка кивал, а потом вдруг встал и ушел, заявив, что у него назначена встреча с друзьями.

– Мама, не сердись на него, – попросила Адель, когда за Люком закрылась дверь. – Он очень подавлен этими событиями и вообще всем, что происходит. Ты слишком долго отрицала очевидное. Для Люка это было очень оскорбительно.

– Разумеется. Я хорошо понимаю его чувства. И лишь надеюсь, что со временем он меня простит.

– Я тоже надеюсь. Но ты до сих пор не понимаешь, чем была для него… для нас… твоя позиция. Твое отношение к происходящему. Хорошо, что ты приехала. Я тебе очень признательна за это. Но я понимаю, почему Люку тяжело тебя видеть. Даже после твоих извинений.

– Адель, а вот это уже странно. Что еще я должна была сделать? – спросила Селия, чувствуя, как раздражение в ней вытесняет недавнее желание помириться с зятем, пусть и неофициальным.

– Я… не знаю.

– Хорошо. Люк – это Люк. Но мы-то с тобой можем восстановить прежние отношения.

– Я бы рада. Я скучаю по тебе, – устало улыбнулась матери Адель.

Селия ухватилась за слова дочери:

– До чего же ты бледная. И вид у тебя изможденный. – Она оглядела гостиную, где были раскиданы детская одежда и игрушки. Половину комнаты занимал манеж Нони. На балконе сушилось детское белье. – Тебе приходится нелегко, так почему бы не поехать домой и не родить второго ребенка там?