Пенни Винченци - Наперекор судьбе

Тот факт, что из 474 боевых самолетов британские ВВС уже потеряли 206, никак не отражался на оптимистическом настроении военного летчика Кита Литтона.

Черчиллю поступила телеграмма от его французского коллеги премьер-министра Поля Рейно: «Путь на Париж открыт. Пошлите столько войск и самолетов, сколько сможете».

Телеграмма была отправлена 20 мая.

– Какое жалкое поведение у этих людей, – поморщилась Селия. – Ты можешь представить, чтобы англичане повели себя подобным образом? Королева Вильгельмина, великая герцогиня Люксембургская, бельгийское правительство – все ринулись в изгнание. Наша королева заявила, что не собирается эвакуировать своих детей из Лондона. Они должны оставаться с королем. И она права. Королевская семья – пример всем нам. Какое счастье, что у нас такая замечательная королевская семья. Они и, конечно, Черчилль.

Оливер посмотрел на нее, и она поняла его взгляд.

– Знаю, Оливер, знаю. Можешь ничего не говорить.

– Я и не собирался ничего говорить. Пожалуй, только то, что Том Мосли арестован.

– Да, – тихо сказала Селия. – Знаю. Вчера. Его статья в «Экшн» стала последней каплей. Я читала эту статью. Он обещал привести народ к миру и сотрудничеству. Что ж, в тюрьме ему самое место. Все это отвратительно и ужасно. Ты ведь знаешь, что герцог Виндзорский придерживался тех же взглядов, а это было еще хуже. Представляешь, если бы он сейчас оставался нашим королем?

– Мы должны благодарить Бога, что этого не случилось. Кстати, а что твой приятель лорд Арден думает обо всем этом теперь?

– Я… – Селия уткнулась в журнал. – Оливер, я этого не знаю. Я очень давно не встречалась с ним.

– Понятно, – сказал Оливер.

Их разговор происходил 23 мая.

– Как вы думаете, Джайлз мог оказаться среди них? – спросила Хелена.

Она теперь работала в лондонской больнице имени Гая и по дороге домой заехала в издательство. Вдруг Селии или Оливеру что-нибудь известно об их старшем сыне. Страх за Джайлза приглушил все прочие чувства. Они сидели в кабинете Селии и разглядывали газетную фотографию английских солдат на пляже Дюнкерка. Снимок был сделан с воздуха, и люди напоминали скопище мух. Беззащитных мух, которых немцы бомбили на бреющем полете. Газеты сообщали, что часть войск оказалась отрезанной от тыла, а остальные, двигаясь безостановочно, отступали из Бельгии. Сообщалось о большом количестве брошенной техники. Произошло абсолютно немыслимое: английская армия потерпела поражение.

– Не знаю, – ответила на вопрос невестки Селия и сделала то, что прежде тоже казалось немыслимым: порывисто схватила руку Хелены. – Но полагаю, такое вполне может быть.

Календарь показывал 27 мая.

Через несколько месяцев Хелена узнала все подробности дюнкеркской катастрофы, в которую попали Джайлз и его однополчане. Не от самого Джайлза, а от одного из солдат, привезенного в больницу имени Гая с ранением головы (бывают такие совпадения). Рядовой Коллинз лежал в палате, которую обслуживала Хелена, возя свою тележку с эмблемой Красного Креста. Странным совпадением было и то, что солдат, едва оправившись от шока, изумленно уставился на Хелену и сказал:

– Разрази меня гром! Никак это вы? Вы ведь жена рядового Литтона, верно? Ну, разрази меня гром, и встреча! Нарочно не выдумаешь.

Коллинз и рассказал Хелене о четырех страшных днях, проведенных ими в Дюнкерке.

– Уж не знаю, что бы мы там делали без вашего мужа. Мы его Литсом звали, так короче. Не, я вам правду говорю. Чертовски хороший парень, пардон за мой французский, миссис Литтон. Если б не они с сержантом Коллингхемом, мы бы точно спятили. А сержант Коллингхем вам знаком, миссис Литтон?

– Очень хорошо знаком, – ответила Хелена.

Том Коллингхем был одним из деревенских мальчишек, с кем Джайлз любил играть, когда приезжал в Эшингем. Позже Том научил его стрелять кроликов. Вряд ли оба думали, что снова встретятся в учебном лагере Уилтшира, где бывший выпускник Итона и Оксфорда постигал азы солдатской науки. Том ему и здесь очень помог.

– Командир у нас был совсем молодой. Весь из себя джентльмен. На форме ни складочки, ни пылинки. Немногим меня старше. Думаю, Дюнкерк ему и сейчас снится и он мочится прямо в постель. А поначалу важничал, цедил сквозь зубы, будто мы ему тут в слуги нанялись. Все ему было не так. Пока тянулась эта «странная» война, он любил держать перед нами речи. Говорил о долге перед страной и королем, ну и все такое. У нас уже головы болели от его говорильни. А как жареным запахло, толку от него стало как от дырявых сапог. Вот я вам скажу, миссис Литтон: ваш муж – настоящий джентльмен. Уж не знаю, как он рядовым загремел. Может, в бумагах чего перепутали? Но от него мы слова худого не слышали. Никаких тебе поучений… Потом такое началось. Один день дерьмовее другого. Вроде бы нам наступать полагалось, атаковать. А у нас полный разброд пошел. Никаких толковых приказов. Да что там! Совсем никаких приказов. Уж простите за грубость, просто шлялись мы там. Бродили, будто дети малые. Куда идти? Где немцы? Потом они сами обозначились. И вот что я вам скажу, миссис Литтон, муж ваш настоящим молодцом держался. Присутствия духа не терял и другим сопли распускать не давал. Пару раз я видел, как он с немцами сходился один на один… А потом вдруг приказ: машины бросить, где стояли, орудия переломать, чтоб стрелять нельзя было, и пошвырять в канал. И мы начали отступать. Нет ничего дерьмовее, чем отступление, еще раз пардон за мой французский.

– Все нормально, капрал, – ласково сказала ему Хелена. – Говорите, как вам удобно.

– Так вот… Топали мы всю ночь, не зная, куда идем. Состояние у солдат – сами понимаете. Не мы одни потерялись. Но в других взводах порядка ни на пенс. Стадо стадом. Но только не в нашем. Сержант Коллингхем – он глаз с нас не сводил. Когда надо, и рявкнуть мог, только на него никто не обижался. Требовал, чтобы держали строй. Говорил с нами. Слушал нас. Следил, чтобы все сыты были, насколько возможно. У страха глаза велики. Ну, кому-то начинало мерещиться, будто они танки слышат. А сержант тут как тут. Говорит такому солдатику: «А если это наши танки? Ты и их бояться будешь?» Танки мы и вправду слышали, но так и не поняли чьи. А ваш муж – он все время сержанту помогал. И где он только бодрость брал? Истории разные рассказывал. Даже песенки пел.

– Понимаю, – прошептала потрясенная Хелена.

– Ну а когда мы до пляжей добрались, там настоящий ад начался. Нет, думаю, там похуже было, чем в аду. Огонь, дым, шум. Немецкие самолеты шли на бреющем и так лениво бомбы свои кидали. Кого сразу убивало. Тем было легче. А уж раненые так кричали, что не приведи господь вам услышать. Самое страшное – там спрятаться негде. Разве что в песок по шею зарыться. Солнце так и жарит. Мы проголодались, в горле у всех пересохло. Вот тут-то наш лощеный командир совсем вразнос пошел. Запил. Все четыре дня пил, бродил вокруг, как лунатик, и болтал какую-то чушь. Да и капитан не лучше оказался. Смотрим, сидит он в западинке, обнимает плюшевого мишку и плачет. Ясное дело, сержант Коллингхем смотрел, смотрел на него и не выдержал.