Пенни Винченци - Наперекор судьбе

– Значит… он… – упавшим голосом, чуть не плача, пробормотала Адель. – Он был с мсье Константеном?

– Нет, мадемуазель. Мсье Константен у себя в кабинете. Желаете его видеть?

– Нет-нет, спасибо. Я просто подумала… Так, пустяки… Скажите, может, вы случайно знаете, в каком направлении пошел мсье Либерман? Он иногда заходит в ближайшее кафе. Если он там, я еще смогу его застать.

– Нет, мадемуазель. В ближайшем кафе вы его едва ли найдете. Он уехал на такси.

– На такси? Должно быть, спешил на встречу с кем-то из авторов. Иначе он не стал бы тратиться на такси. – Адель только потом спохватилась, что рассуждает вслух.

– Да. – Консьерж улыбнулся ей, затем почему-то покачал головой. – Шофер был весьма сердит на мсье Либермана. Мсье Либерман что-то забыл у себя на работе, и ему пришлось вернуться. Шофер его ждал, ждал, а мсье Либерман все не выходил. Этот малый не выдержал. Стал кричать на меня, требовать, чтобы я сходил за мсье Либерманом.

Эти слова немного успокоили Адель. Люк наверняка поехал к автору и был вынужден вернуться, так как что-то забыл у себя в кабинете. Такое с ним иногда случалось.

– Я знаю, мадемуазель, что мсье Либерман поехал в Пасси.

Пасси? Она не слышала от него, чтобы он собирался в Пасси. Должно быть, консьерж ошибся. А если нет? В конце концов, она же не знает всех авторов, с которыми работает Люк. И что она волнуется? Пасси – большой район. Там достаточно улиц, а не только рю Винёз.

– Вы не ошиблись? – на всякий случай спросила она консьержа.

– Нет, мадемуазель. Это я от шофера узнал, когда он устал ждать мсье Либермана. Он сказал, что им надо ехать в Пасси, на рю Винёз… Мадемуазель, может, все-таки позвонить мсье Константену? Уверен, он будет рад вас видеть.

– Нет, не надо, – ответила Адель, едва слыша свой голос, ставший глухим и унылым. – Можно вас попросить? Если мсье Либерман вернется, пожалуйста, не говорите ему, что я здесь была. Я вас очень прошу.

– Хорошо, мадемуазель. Я ему ничего не скажу.

Домой она вернулась в половине восьмого, еле волоча ноги от усталости. Наверное, это все-таки какая-то ошибка. Наверное, он уже дома. Они просто разминулись… Ее встретила улыбающаяся мадам Андре и сообщила, что дети крепко спят. И на удивление спокойно: никто ни разу не проснулся.

– Большое вам спасибо, мадам Андре. Вы меня очень выручили.

– Мадемуазель Адель, вам нехорошо? Что-то вы бледная.

– Это все жара, мадам Андре. Просто пекло какое-то.

Ей было жарко. И холодно. Ее тошнило и трясло. Ей было страшно, ужасно страшно. Вот и объяснение. Простое. Исчерпывающее. Он вернулся к Сюзетт. Неудивительно, что он так усиленно выпроваживал ее из Парижа. И его возврат к старому ее тоже не удивлял. Причины ей были абсолютно понятны. Мерзавец! Каков мерзавец! А теперь она в Париже, как в западне. Ей не вырваться. Скорее всего, она вообще не увидит Англии. Но ведь у нее была возможность уехать, и сейчас она и дети находились бы в безопасности. Они поехали бы в Эшингем, как в прошлую войну. Прекрасное было время. Золотые деньки. Они все вместе там жили. И маленький Джей, и бедняга Билли, и их глупая гувернантка, которую так любила Барти. А еще были несчастные мужчины, возвращавшиеся с войны без рук или ног или с рукам и ногами, но контуженные… Какое точное слово: контузия. Вот и ее сегодня контузило… Через минуту ее всю трясло. Усилием воли она подавила дрожь, проглотила стоявший в горле ком, глубоко вдохнула. Эмоции сейчас не помогут. Успокойся, Адель, и начни думать. Думать…

Люк вернулся в десятом часу, рассыпаясь в извинениях. Он привез бутылку вина. Объяснил, что ему позвонил один капризный романист, встречу с которым он несколько раз откладывал. Дальше откладывать было уже неприлично. Пришлось ехать. Куда? На бульвар Монпарнас. Черт бы побрал всех этих глупых романистов. Суетятся из-за своих опусов.

Адель слушала его, сдержанно и холодно улыбаясь. Поддакивала. Сочувствовала, что ему в такую жару пришлось тащиться к этому романисту. Конечно, она все понимала. Понимала, как Люк устал и проголодался. Но она сейчас быстро приготовит ему поесть. Что ей стоит поджарить пару бифштексов? Они поели, выпили по рюмочке и вскоре легли. Адели даже удалось его поцеловать. Слава богу, он не приставал к ней с сексом. Теперь это у них бывало редко. Тоже ничего удивительного: зачем ему Адель, когда он вернулся к Сюзетт?

Ей удалось продержаться выходные. Адель старалась поменьше находиться дома. В субботу она увезла детей на прогулку. Кажется, Люк был даже рад, поскольку собирался поработать дома. В уличном кафе она встретила друзей и мило поболтала с ними. Говорили о беженцах, покидающих Париж. Все соглашались, что это настоящее безумие, поскольку дороги запружены. Кто-то, смеясь, посоветовал ей, если надумает возвращаться в Англию, ехать в Бордо. Адель тоже засмеялась и ответила, что вообще не думает никуда уезжать.

Субботним вечером они с Люком пошли в кино. Перед фильмом показывали выпуск кинохроники: немецкие кадры с самоуверенным Гитлером и наглым Герингом. Французский голос за кадром убеждал зрителей, что хвастливые заявления немцев – блеф. Их продвижение застопорилось. Немцам никогда не взять Париж и не завоевать Францию.

В воскресенье Адель пошла в церковь, оставив детей на попечение Люка. Он выразил недовольство, но она не дрогнула.

– Я редко тебя прошу побыть с ними. Думаю, за час с тобой ничего не случится.

– А я думал, ты всерьез намерена принять иудаизм, – сказал Люк, удивленный ее желанием.

– Сейчас я хочу сходить в Нотр-Дам.

– В Нотр-Дам? Зачем?

– Потому что там очень красиво, – лаконично ответила Адель.

Она поставила свечку за себя и детей, потом опустилась на колени и долго молилась. Вряд ли это было настоящей молитвой. Скорее, молчаливым и решительным укреплением воли к самостоятельным поступкам.

Наступил понедельник, 10 июня. Солнце жарило с раннего утра. Париж совсем затих. Впервые за все время Адели стало страшно. Впервые она допустила мысль, что реальное положение вещей отличается от бодрых заявлений газет, радио и самих парижан. Хотя более половины магазинов и контор открылись, как обычно, повсюду ощущалась апатия, к которой примешивалось чувство невыразимой тоски и близких слез. Люди продолжали покидать город. Они спешно грузили в машины самое необходимое, торопливо обнимались и целовались с теми, кто оставался, потом уезжали. Однако выпуски радионовостей по-прежнему звучали уверенно и оптимистично. Французская линия обороны крепка. Парижу ничего не угрожает. Такие же заверения она слышала вчера. И на прошлой неделе.

Но у Адели не было времени ни на страх, ни на раздумья. Ей нужно было успеть сделать очень многое.