Пенни Винченци - Наперекор судьбе

Зато дети радовались новым впечатлениям. Сидящий в коляске Лукас безмятежно улыбался матери. Нони, бежавшая рядом, не подавала признаков усталости.

– Так лучше, – говорила она. – А мы уже близко?

– Близко.

Спустя четыре часа они достигли окраины Тура.

Адель пыталась найти хоть какое-то пристанище, но безуспешно. Каждая гостинца, даже самая маленькая, была переполнена. С нею говорили через двери, запертые на все засовы. Не помогали никакие мольбы. Вид усталых, измученных детей тоже не трогал ничьи сердца. Нони больше не улыбалась. Она горько рыдала, а побледневший Лукас уже не плакал, а молча смотрел, перевешиваясь через борт коляски. Адель предлагала заплатить в несколько раз дороже. Бесполезно. Ей объясняли, что мест нет. Никаких, даже в коридоре. Наконец, после двух безуспешных часов скитаний по улицам, Адель увидела открытую дверь местной школы. Мужчина – он оказался директором – уже готовился закрыть дверь, но, увидев отчаявшуюся Адель и двоих детей, вдруг кивнул и жестом пригласил внутрь. Ей дали один матрас на троих.

Это была первая ночь, когда они спали с относительными удобствами. Конечно, для троих матрас был маловат, но зато мягкий. Адель смогла вытянуться во весь рост. Она накрыла детей одеялом, взятым из машины, поцеловала их и пожелала спокойной ночи. Нони, обрадованная неожиданно подвернувшимся ночлегом, улыбнулась и сонно пролепетала:

– Как мило.

Адель не стала с ней спорить. Школьный туалет оказался грязным. Вода из крана текла тонкой струйкой. Пока она пыталась умыться, ее чуть не вытошнило от духоты и зловония. Вернувшись к матрасу, Адель легла и мгновенно провалилась в сон… Сон был недолгим. Часа через два ее разбудил плач чужих детей, рыдания женщин и мужские голоса, бормочущие ругательства. Адель вдруг отчетливо поняла, сколь ничтожны ее шансы добраться до Бордо. Они проделали лишь половину пути. Но вплоть до сегодняшнего дня у них была машина. Пеший путь займет недели. Что же теперь делать? Черт побери, что ей теперь делать?

Немцы появились через три дня, наполненных зловещей тишиной неизвестности и ожидания. Ставни всех магазинов были закрыты. Двери домов – тоже. Люди переговаривались шепотом, передавая чудовищные слухи о детских отрубленных руках и изнасилованных женщинах. Опустевший город изнемогал от ожидания и наконец дождался.

Всю эту неделю каждый новый день оказывался кошмарнее предыдущего. Автобусы не ходили. В метро можно было сесть лишь на случайный поезд. Газ и электричество подавались с перебоями. Крупные отели вроде «Рица» и «Крийона» забаррикадировались изнутри. В среду утром над городом стлался едкий удушливый дым. Французы подожгли крупный нефтеперерабатывающий завод в предместье Парижа, чтобы не достался немцам. Перроны вокзалов постепенно опустели. Замки и ставни не спасали продовольственные магазины от грабежей.

Впоследствии Люк не раз задавал себе вопрос: почему он не бежал из Парижа, подобно многим другим? Ответ был прост: в его тогдашнем состоянии это казалось просто немыслимым. К тому же он не мог бросить Сюзетт.

Впервые Люк услышал их в пятницу, в восемь часов утра. Его разбудили ужасающие звуки: тарахтение мотоциклов, рокот грузовиков и самый отвратительный звук, подытоживающий завоевание прекрасного города, – звук гусеничных танков, идущих по булыжным мостовым.

Потом в дверь квартиры громко постучали. Люк оторопел. Неужели гестаповцы? Неужели кто-то успел донести, что он еврей? Люк набрал воздуха в легкие и пошел открывать. Но на пороге стояли не гестаповцы, а улыбающийся Анри Монне.

– Пошли посмотрим. Немцы устроили грандиозный спектакль.

– Это безопасно?

– Наверное, нет, – пожал плечами Монне. – Но там сейчас половина Парижа. Точнее, половина тех, кто остался в Париже. Идем.

Они пошли к Елисейским Полям. Народу на улицах действительно было много. Парижане стояли и смотрели на немецкие части, едущие и идущие по их столице. Это нужно было видеть, чтобы запомнить. Немцы демонстрировали не только свою военную мощь. Монне был прав: они разыгрывали грандиозный спектакль. Гитлер обладал незаурядными режиссерскими способностями и сумел передать их своим генералам.

Немцы двигались двумя колоннами: одна направлялась в сторону Эйфелевой башни, другая – к Триумфальной арке. Впереди и позади двигались моторизованные части, а между ними, чеканя знаменитый прусский шаг, шла пехота в идеально отглаженных мундирах, сверкающих сапогах и таких же сверкающих касках, в которых отражалось солнце.

Марш продолжался не один час. По прилегающим улочкам ездили машины с громкоговорителями, передавая одно и то же предупреждение: «Во время прохождения наших частей всякое передвижение на пути их следования категорически запрещено. Любое враждебное действие будет караться смертью».

По всему городу появились флаги со свастикой: над Домом инвалидов, над Триумфальной аркой, зданием Отель-де-Вилль и на площади Согласия. Даже над Эйфелевой башней. С нею немцам пришлось повозиться. Первый флаг оказался слишком большим. Ветер надул его, словно парус, и ткань начала рваться. Немцы взяли другой флаг, поменьше, и снова, потея на жарком солнце, полезли вверх. Отступая, французские войска вывели из строя единственный лифт.

Немецкие флаги развевались над отелями «Крийон» и «Лютеция». В «Рице» уже подавали завтрак командующему оккупационной армией генералу Боку, а в «Крийоне» генерал-лейтенант фон Штудниц наслаждался марочным шампанским.

В других частях города жизнь практически не изменилась. К концу дня Люк пешком отправился к Сюзетт и нашел ее на удивление спокойной и в приподнятом настроении.

– Все не так уж и плохо, – произнесла она, указывая на большой плакат, видимый из окон.

На плакате ладный, улыбающийся немецкий офицер раздавал сласти детям. Самый маленький сидел у него на руках. Дети тоже улыбались.

– Неужели ты веришь этой галиматье? – спросил Люк.

– Верю. Днем я ходила в магазин, и туда зашел немецкий патруль. Мы все перепугались: вдруг потребуют документы и все такое. А они купили шоколадных конфет и половину раздали детям. Такие симпатичные молодые люди. Они говорили, что с их приходом во Франции будет мир. Еще они сказали, что очень скоро усмирят англичан.

Люк молчал. Он думал о своей англичанке, молясь, чтобы ее не «усмирили».

– Здесь мы храним неприкосновенный запас. Шоколад, галеты и все такое. Это на случай немецкого вторжения. Так что, если отец тебе чего-нибудь пришлет, половину отдашь сюда. Договорились? Тогда, если нам придется выдерживать осаду, будет чем полакомиться. Хорошо?

Иззи согласно кивнула: