Пенни Винченци - Наперекор судьбе

– Хорошо. Только я не думаю, что папа пришлет мне сладкое. Наверное, сейчас он думает не о конфетах, а о чем-то более важном.

– Ну, мало ли. Я тут слышал, прадед рассказывал, какие пайки им давали во время осады. Знаешь, не очень-то вкусно. Яичный порошок, сгущенное молоко. Такое не по мне.

– А он считает, что будет осада?

– Да. Ее можно ждать в любой день. Немцы выбросят десант на парашютах. У нас тут есть правило: если увидишь спускающегося парашютиста – в саду или в другом месте, – нужно звонить в колокол. В тот, что на террасе. Тогда прадед возьмет винтовку и застрелит врага.

– Так просто и застрелит?

– Конечно, – ответил Генри. – Они должны знать, что мы не шутим. Ты же не будешь приглашать немцев на чай и спрашивать, не страшно ли было лететь. Но нашего колокола мало. Надо будет кого-то послать в деревню. Там в церкви колокола помощнее. Сразу все узнают, что началось вторжение.

– Понимаю, – сказала Иззи.

Она начинала волноваться. Отец никогда не говорил, что немцы могут спуститься прямо в сад их дома в Примроуз-Хилл.

– И вот еще что. Немцы могут применить тактику маскировки. Поэтому нужно подозревать всех. Особенно монахинь. Прадед говорит: монашеская одежда – излюбленный вид маскировки. Тогда нужно попытаться с ними заговорить. Если услышишь, что они говорят как-то не так, сразу беги и звони в колокол. Но только не раньше.

– Послушай, Генри, разве настоящая монахиня станет спускаться на парашюте? – спросила Иззи. – Тут и без разговоров понятно, что это никакая не монахиня, а переодетый немец.

Генри несколько смутился: он явно об этом не подумал.

– В общем-то, да. Настоящим монахиням незачем прыгать с парашютом. Просто нужно держать ухо востро. Прадед говорит, что иностранец обязательно допустит какую-нибудь ошибку. Вот на этом мы их и поймаем. Но все равно, Иззи, здесь здорово. Правда, у нас еще не было ни одного налета. Это жутко несправедливо. Как сирена завоет, мы думаем: «Ну, началось». А это опять учебная тревога. Было бы так отлично прятаться в подвалах. Когда начнутся налеты, нам там и спать придется. Но интереснее всего смотреть на собачьи бои. Несколько уже было, вот только далеко от нас.

– Собачьи бои? Здесь так много собак?

– Дурочка! У военных летчиков это означает воздушный бой. Наши парни сражаются с немцами. Мы все время надеялись, что какого-нибудь немца подобьют и он рухнет поблизости. Но пока, увы! А уж мы бы ему показали… Если бы он еще был жив. В Кенте мы бы постоянно видели воздушные бои. Зря нас оттуда увезли… Но ты не дрейфь, Иззи. Выше нос. И не бойся, мы тебя защитим.

Иззи эти бравые заверения почему-то не слишком успокаивали.

Дверь кабинета Венеции открылась. На пороге стояла мать.

– Венеция, ты уже посчитала себестоимость?

– Какую себестоимость?

– Какую себестоимость? – вслед за дочерью повторила Селия. – Где ты витаешь? Я спрашивала тебя о себестоимости нашей новой детективной серии.

– Нет, – угрюмо ответила Венеция.

Она вела себя совсем как в детстве, когда обнаруживалось, что она не приготовила урок.

– Почему ты до сих пор этого не сделала? Венеция, ты же понимаешь, насколько это важно. Мы должны выдерживать сроки, потому что…

– А мне все равно, – тихо произнесла Венеция.

– Что ты сейчас сказала?

– Я сказала, что мне все равно, – уже громче и почти со слезами в голосе повторила Венеция.

Селия смотрела на дочь.

– Венеция, я знаю, как тебе тяжело. Но ведь и всем остальным не легче. Ты же не можешь вот так просто взять и наплевать на дела. Когда война закончится – а она обязательно закончится, – заботы издательства снова займут главное место. Они и сейчас не потеряли своей значимости. Люди продолжают читать, и спрос на книги есть. Из армии поступают большие заказы. И потом, я всегда… Я часто убеждалась, насколько полезна работа и как здорово она помогает отвлечься от тягостных мыслей.

– А я в этом не убеждаюсь, – бросила матери Венеция. Ее лицо вспыхнуло. Глаза сердито сверкали. – Мне работа ничуть не помогает. Я сейчас и думать о работе не могу. Я так волнуюсь за всех, кого нет рядом. За Боя, за Адель, за Кита и, само собой, за Джея с Джайлзом. Сейчас с ними все в порядке. Казалось бы, не о чем волноваться. Но это не может продолжаться до самого конца войны. Джайлза уже могли бы убить. И что с детьми, я тоже не знаю. Вдруг с ними что-то произошло? – Венеция торопливо провела рукой по лицу, смахивая слезы.

Селия подошла к столу, присела на стул:

– И?

– И что?

– Тебя ведь еще что-то тревожит.

– Нет.

– Венеция, а мне кажется, что да.

– Мама, я тебе назвала достаточно причин для моих тревог. – Венеция насторожилась и на удивление быстро успокоилась, будто сама испугалась этой вспышки страха. – Мама, ты мне сейчас не мешай. Иди к себе. Я сегодня же рассчитаю себестоимость. Прости мне эту маленькую вспышку. Конечно, все волнуются, не только я одна. Представляю, как ты боишься за Кита.

– Да, за него я боюсь больше, чем за остальных, – призналась Селия. – В эту войну мне тяжелее, чем в прошлую. Тогда я волновалась только за твоего отца. А сейчас у меня полдюжины источников волнения. Мне самой трудно работать… Какие новости от Боя?

– По-прежнему в Шотландии. Пишет, что получает громадное удовольствие.

– Они все так пишут, чтобы нас не волновать. Как будто мы не понимаем, что им тоже страшно. Самое ужасное, что страх присутствует постоянно. Как ноющая зубная боль. Или как шум в голове. От него не избавиться. Это тебе не простуда, которая приходит и уходит. Признаюсь тебе, я очень боюсь за Адель. Если бы я тогда с ней не поссорилась, она была бы с нами. Так что у меня к страху примешивается еще и чувство вины.

– Мама, ну что ты…

– Не надо меня оправдывать. Ты сама знаешь, что это так… Слушай, а давай куда-нибудь сходим на ланч. Заодно обсудим себестоимость. В Лондоне еще остались приятные местечки. Могли бы отправиться в «Симпсон».

– Спасибо, мама, но я ничуточки не голодна.

– При чем тут голод? – удивилась Селия. – На ланч ходят не затем, чтобы сытно поесть. Ланч – предлог для общения. Неужели я должна тебе, как маленькой, объяснять очевидные вещи?

– Ты права, мама. Спасибо.

– Тебе, должно быть, без детей пусто и одиноко в большом доме, – вдруг сказала Селия. – Почему бы тебе на время не перебраться на Чейни-уок?

Венеция задумалась над материнским предложением.

– А знаешь, пожалуй, я действительно перееду к вам.

– Вот и хорошо. Странно, как эта мысль не посетила меня раньше… И все-таки скажи, у тебя действительно нет иных источников беспокойства?

– Честное слово, нет.

А источник беспокойства у нее был.

Кит получил отпуск на десять дней. После Дюнкерка стало полегче. Командование не отказалось совсем от патрулирования. Приходилось летать и в эскорте. Но все как будто чего-то ждали. Это странное спокойствие больше напоминало затишье перед бурей. А в том, что буря скоро разразится, никто не сомневался. Особенно теперь, когда немцы заняли Париж.