Конн Иггульден - Империя серебра

— Действуйте, — распорядился Угэдэй.

Хасар отрывисто выкрикнул приказы. Угэдэй с седла наблюдал, как первый расчет вначале проверил, удерживаются ли массивные, в заклепках колеса специальными блоками. Один из пушкарей поместил в запальное отверстие тростинку, а затем поджег от лампы фитиль. Стоило фитилю коснуться тростинки, как по ней побежала искра, а через секунду раздался грохот, от которого пушка дернулась назад. Блоки с трудом удержали подпрыгнувшее орудие на месте. Как вылетело ядро, Угэдэй не заметил, но кивнул с нарочитым спокойствием. Его лошадь навострила уши, а затем принялась пощипывать траву. Хубилай отвесил своему мерину оплеуху, чтобы выбить из него панику, и что-то сердито проворчал — не хватало еще такого позора, чтобы лошадь вырвалась и промчалась перед ханом. Хотя втайне он был рад, что выстрел застал его не в седле.

— Остальное — разом, — потребовал Угэдэй.

Хасар гордо кивнул, и еще восемь расчетов вставили в запалы тростинки и зажгли фитили.

— По моей команде, пушкари. Готовы? Пли!

Грохнуло так, что тяжко содрогнулась земля и будто раскололось небо. Расчеты упражнялись за городом уже несколько недель и как следует пристрелялись, так что пушки ударили почти одновременно. На этот раз Угэдэй разглядел медленно расходящиеся над долиной ветвистые султаны пыли, а в двух местах ядра мячиками отскочили от камней. Хан улыбнулся при мысли о гуще всадников или пехоты на пути этих ядер.

— Прекрасно, — сказал он сам себе.

Хасар расслышал и довольно хмыкнул, все еще в восторге от того, что повелевает громом.

Взгляд Угэдэя прошелся по рядам тяжелых катапульт, размещенных за орудиями. Они были способны метать бочки с порохом на расстояние в сотни локтей. Этому искусству его оружейники научились у цзиньцев, но улучшили качество пороха, и теперь он горел быстрее и неистовей. Как именно это происходит, Угэдэй не знал, да ему это и ни к чему. Главное, что эти орудия действовали.

Возле катапульт тоже навытяжку стояли расчеты. До Угэдэя вдруг дошло, что усталость куда-то исчезла (грохота испугалась, что ли?). Взрывы и горький дым приятно будоражили. И может, как раз из-за этого просели плечи у Хасара. Все-таки он уже в возрасте, оттого и утомленность так ясно видна на лице.

— Дядя, тебе нездоровится? — спросил хан.

Хасар с усталой улыбкой повел головой:

— Да вот, комья образовались в плечах. Теперь руками шевелить трудновато, а так ничего.

По нездоровому оттенку кожи было видно, что он говорит неправду. Хан нахмурился, а дядя продолжил:

— Шаманы говорят, что мне те комья надо вырезать, ну а я этих мясников к себе не подпускаю. Пока, по крайней мере. Половина народа, которого они режут, обратно уже не выкарабкивается. А то и больше.

— А тебе надо, — тихо сказал Угэдэй. — Мне тебя терять пока еще не хочется.

Хасар фыркнул:

— Да я сам как те вон горы — что мне комок-другой.

— Надеюсь, это так, — улыбнулся Угэдэй. — Ну что, дядя, показывай дальше.

Когда Угэдэй с Хубилаем возвратились в свой небольшой лагерь у реки, день уже вступил в зрелую фазу, а чай давно перестоял и стал негодным для питья. Сзади между тем продолжалась канонада: надо было израсходовать большие запасы пороха, чтобы обучить людей, которым предстояло в будущих битвах играть решающую роль. Вдоль рядов орудий туда-сюда расхаживал Хасар, человек-гора.

Сорхахтани обратила внимание, что раскрасневшееся лицо сына перемазано сажей. От обоих — и от хана, и от Хубилая — несло терпковатым запахом дыма. Арик-бокэ с Хулагу, судя по глазам, умирали от зависти. Их Сорхахтани заняла тем, что велела заварить свежий чай, а сама пошла туда, где спешился Угэдэй.

Он стоял над самой рекой и смотрел вдаль, ладонью прикрыв глаза от солнца. Шум водопада скрадывал шаги, и к хану Сорхахтани подошла незамеченной.

— Хубилай разливается птахой, — сказала она. — Я так понимаю, испытания прошли на славу?

Угэдэй оглянулся:

— Лучше, чем я ожидал. Хасар убежден, что с новой пороховой смесью наши орудия стреляют на то же расстояние, что у сунцев. — При этих словах кулаки хана сжались, а лицо сделалось хищным. — Так что дело двинулось, Сорхахтани. Когда-нибудь мы их удивим. Вот бы несколько таких стволов Субэдэю… Но пока такую тяжесть к нему дотащишь, пройдут годы. На сегодня обстоит так.

— А я вижу, ты крепчаешь, — заметила женщина с улыбкой.

— Это вино, а не я, — отмахнулся хан.

Сорхахтани рассмеялась:

— Да не вино, пьянчуга ты эдакий, а утренние поездки вроде этой и упражнения с луком каждый день. Ты уже смотришься совсем другим по сравнению с тем, каким я тебя нашла в той промозглой комнате. — Наклонив голову, она с улыбкой оглядела собеседника. — И мясца вон поднагулял. Хорошо все-таки, что Дорегене за тебя взялась.

Улыбнулся и Угэдэй. Однако волнение, вызванное видом и грохотом здоровенных пушек, понемногу сходило, а сердце по-прежнему было не на месте. Иногда о своих страхах он думал как о темном занавесе, что окутывает и гасит дыхание. В тот свой поход он умер, и хотя солнце по-прежнему светило, а сердце билось в груди, превозмогать жизнь день ото дня становилось все трудней. Сил на это уходило все больше. Возможно, жертва Тулуя вдохнула в него новую мощь, но ведь и повисла теперь тяжким бременем, причем таким, что так и тянет книзу. И льнет, сдавливая тело, темный занавес, вопреки всем стараниям Сорхахтани. Трудно объяснить, но отчего-то хотелось, чтобы эта женщина ушла, оставила его в покое, чтобы можно было все осмыслить и найти путь, ведущий… куда?

Под внимательным взглядом Сорхахтани Угэдэй сидел в кругу ее семьи, пил чай и ел холодную еду, взятую в дорогу. Вина ему никто не захватил, так что пришлось самому рыться в поклаже, отыскивая заветный бурдюк, к которому Угэдэй жадно припал. А когда Сорхахтани, завидев у него на лице пятнистый румянец, соответствующим образом посмотрела (не взгляд, а кремень), хан отвел глаза и попытался ее отвлечь.

— О твоем Менгу хорошие отзывы, — сказал он. — Субэдэй в своих донесениях пишет о нем похвально.

Остальные сыновья Тулуя тут же оживились и затихли в ожидании продолжения, но Угэдэй лишь отер губы, чувствуя на них вкус вина. Сегодня оно отчего-то не то горчило, не то кислило — в общем, что-то с ним не то. Неожиданно подал голос Хубилай.

— Мой повелитель, — почтительно спросил он, — а Киев уже взят?

— Киев мы взяли. И твой брат участвовал в сражении за этот город.

Хубилая явно одолевало нетерпение.

— Значит, наша армия вскоре дойдет и до Карпатских гор? Может, уже дошла? Вы не знаете, они будут через них переходить или остановятся на зимовку?

— Ты утомляешь хана своей болтовней, — сделала сыну замечание Сорхахтани, хотя, судя по глазам, тоже ждала ответа.