Артем Анфиногенов - Мгновение — вечность

Не все, что повторяется и получает распространение, входит в обычай: укореняются в жизни начала, для которых есть предпосылки, почва в сокровенных чаяниях и наклонностях человека. Обсуждения, подобные начатому, Раздаев устраивал и до войны: «Большой хурал», называли они такие сборища, летно-тактические конференции под конец сезонных учений, многолюдные, всегда для устроителя хлопотные, с необходимостью принять, разместить, накормить... предусмотреть все — от мелка и указки для инспектора до партийности выводов в развернутой резолюции и выдержанности программы заключительного концерта; эту-то сторону дела Федор Тарасович проводил без сучка без задоринки. Жизнь военного, как выяснилось, не только профессия, но и многое-многое другое, чему ни в пехотном училище, ни в летной школе не обучали и что приходится постигать самому... Как в тридцать седьмом, в Сарабузе, когда комэска капитан Раздаев стал врио, а вскоре и утвержденным командиром авиабригады. Усердием по службе, обходительностью с начальством и непреклонностью в отношениях с подчиненными покрывал Федор Тарасович то, чего недобирал в воздухе как летчик, как командир.

Но «Большой хурал» в прифронтовом поселке, подготовленный с помощью штаба и политотдела за несколько часов, напоминая обычай мирных дней, содержал в себе нечто такое, с чем Раздаев прежде не сталкивался. Чего он не знал и не умел. Докладчик же, Егошин, следует признать, при этом не пасует. И тогда, в лихорадке сборов «Группы № 5», терпеливо сносил его, Раздаева, вибрацию, и сейчас показывает хватку. Осуждая «мессеробоязнь», на Рябошапку, упрямец, не сослался. Выбрал для примера бой, проведенный сержантом Гранищевым, разобрал его по косточкам, да так, что летчики-штурмовики, сидящие в зале, поняли, какие возможности обнаруживает их верный «ИЛ», когда им управляют хладнокровие и расчет. Федор Тарасович простил ему Рябошапку...

Смертельная опасность, нависшая над городом и миром, волжский, последний в этой войне рубеж, подсказывали инициатору конференции генералу Хрюкину обращение к первородным достоинствам подобных сборов, присущим им от века, — к их артельному корню, артельному началу: один горюет, а артель воюет, артель сходкой крепка. Ставка делалась на то, что по ходу обсуждений пробудится инициатива, выявит себя и утвердится коллективный разум... Да, не впервые сыгран сбор, случалось, случалось взывать к уму и сердцу летного состава, — взывать и сплачивать, взывать и направлять, — но с такой безоглядностью, с такой полнотой решимости, как сейчас, и Хрюкин этого не делал. Историк-хронист занес в тетрадь: «Трудно выразить словами чувство Сталинграда, живущее в сердцах его защитников. Если земля, по образному суждению древних, глазное яблоко, то Сталинград сегодня — его зрачок, в котором отражается судьба планеты, охваченной пожаром мировой войны». Настаивая на конференции, Хрюкин исходил не из опыта — из веры в избранный путь и в тех, кто соберется, чтобы наполнить старые мехи молодым вином («Результаты конференции доложить незамедлительно!»), Федор же Тарасович тревожился больше о том, как бы при этом власть не выпала из его рук. «Я, как большевик, властью делиться ни с кем не намерен... Правильно, Борис Арсентьевич?» — спрашивал он командира истребительной дивизии полковника Сиднева, очень, очень — больше чем на себя — на него рассчитывая. «Я в двадцатые годы по народным судам ходил, — отвечал Сиднев. — Наблюдал сражения умов, состязания уездных наших Плевако... Зрелище! Лучше всякого театра. Аудитория, страсти, жажда истины, правды, — и вот она, является, как будто твоя, как будто ты сам ее выстрадал, и потому готов за нее в огонь и воду... Келейно этого не получишь, я за конференцию. Проводить, и как можно скорее...» — «Но вожжей из рук не выпускать?» — «Была бы голова, найдется и булава!»

Раздаеву передали две записки.

Первая гласила: «Немцы взяли Воропоново. НБЗ сержант Иванов С. И. и сержант Бяков В. Н.».

Во второй штаб извещал полковника, что старший лейтенант Баранов и лейтенант Амет-хан Султан по личному распоряжению командующего выделены для сопровождения двух экипажей «ПЕ-2» из полка Полбина, выполняющих особо важное задание... Вот так. Ни Сиднева, ни Баранова.

...Немецкий летчик действует уверенно только там, — говорил майор Егошин, подходя к окончательным выводам, — где он опирается на численное превосходство, и тогда, когда фактор внезапности на его стороне...

Сидя вполоборота к трибуне, полковник угрюмо поглядывал на членов президиума, на список записавшихся в прения, — гадал, на кого бы ему опереться, с кем вместе расхлебывать кашу...

...Опоздавший Гранищев внес со двора запах пиленой сосны и, не осмотревшись, не разглядев, кто есть в зале, кого нет, остановился, пригвожденный к месту словами оратора:

— .. .Следует изживать практику, когда истребители прикрытая на подходе к объекту вступают в бой, навязанный «мессерами», поскольку «ИЛ-вторые», идя к цели дальше, остаются одни...

«ИЛ-вторые», идя к цели дальше...» Это же — о нас, брошенных «ЯКами» под Обливской!..» — вся боль, необратимость происшедшего, — в этом, через силу осуществленном «ИЛами», беззаветном «идя дальше...».

— Дело в том, — продолжал Егошин, — что истребители, сопровождающие штурмовиков, не всегда поступают честно...

«Не всегда поступают честно!» — восхищенно и зло повторил Павел. Не всегда поступают честно, — глядел он в рот майору, стоявшему, что бы ни творилось на белом свете, за твердость оценок, единых для мира и войны. Павел воспитывался в том же убеждении. Примеры Егошин брал свои, выводы предлагал общие.

— Восемнадцатого августа шестерка «ИЛов» в конце дня была послана на Нижне-Чирскую, а соседи-истребители, выделенные для нашего прикрытия, сочли, что вылетать на задание уже поздно. Так они заявили. — В ровном тоне Егошина просквозила усмешка. — Штурмовикам, не имевшим тогда ночной подготовки, не поздно, а истребителям, обученным ночным полетам, поздно, — бесстрастно констатировал он, сильно, до покраснения кожи сдавливая складку, рассекавшую высокий лоб. Воли чувствам он не давал. Губастый рот его в коротких паузах плотно смыкался, подбородок на тонкокожем лице очерчивался резко. — В другом случае, — продолжал Егошин, не поддаваясь эмоциям, — «ЯКи» сопровождения встретили на маршруте два десятка «лапотников» под охраной «мессеров» и ввязались с ними в бой. «ИЛ-вторые» остались без защиты... Но картина будет односторонней, а потому неполной и неточной, если я определенно не скажу о другом. Старший лейтенант Баранов, сопровождавший нас до Калача и обратно, на пределе горючего, не садясь, развернулся и снова кинулся в сторону Калача, как только получил сообщение командной рации о том, что к переправе приближаются и угрожают нашим войскам «юнкерсы». А с другой стороны, положа руку на сердце, сколько раз мы, штурмовики, выходили на тот же Калач, на другие донские переправы, не меняя ни маршрута, ни направления захода, ни способа атаки? Шаблон ведет к потерям, это правда, но приходится признать, что шаблон имеет над ведущим большую власть. Очень большую. Следовать шаблону легче, чем отказаться от него.