Артем Анфиногенов - Мгновение — вечность

— Закрыли дело?

— Живой остался!.. Девять вылетов оттарабанил, из них пять — на «Питомник»... А на «Питомник» продраться, на танковый резерв противника, надо весь город пройти, море огня... Капитан Филипченко один раз стаскал туда-обратно и говорит: «Я-то не штрафник, с меня достаточно, теперь впрягайся сам...» И вот пять вылетов на «Питомник», кому скажешь — не верят, — он приподнял планшет перед собой обеими руками, как икону. — Я, конечно, варьировал, заходил то с севера, то с юга... Разбазаривать такие кадры, как Авдыш, никому не позволено. — Он бережно опустил планшет на место. — Из партии меня выставить и у Егошина язык не повернулся. Руки коротки. Я был и остаюсь коммунистом. Жаль, Баранов не внял моей песне без слов...

— Почему? Он слушал. Такая хорошая музыка...

— Спасибо... Я душу обнажил, раскрылся.:.

— Нехватка нежности?.. Без нее мы тут дичаем, так?

— И это... Каждому свое... Да Баранов-то, оказывается, глухарь, лишен слуха начисто... Ты какого года?

— Двадцать второго...

— Ты, сержант, еще был с горошину, когда я уже летал по-хорошему... Я двадцать второго июня, кстати, два вылета сделал, понял? С утра-то еще раскумекивали, что за тревога, боевая или учебная, а как «юнкерсы» вдоль полосы да по стоянке серийно жахнули, — расчухались, сами поднялись, кто уцелел... Два, на другой день два... полсотни боевых вылетов, если на круг брать, имею. Такими летчиками, как Авдыш, сорить — шиш ему, Егошину! Штаб армии телеграмму дал. — Не раскрывая планшета, капитан стал цитировать на память, щуря глаз: — «Капитан Авдыш обязан был явиться в штрафную эскадрилью со своим самолетом...» — вот как постановлено! Со своим! Куркуль Егошин разве самолет отдаст? У него снега зимой не выпросишь!

Мне побитый от раненого достался, между прочим, тоже члена партии. Парня в госпиталь, меня в его кабину. Три «ЯКа», два «ЛАГГа» да мой «горбатый», такой джазбанд «Смерть Гитлеру» под управлением капитана Филипченко... Дальше я дословно списал: «Откомандировать капитана Авдыша обратно в полк Егошина для продолжения боевой работы. Начальник штаба полковник Селезнев». Селезнев Эн Гэ, с инициалами... Так умные люди вопрос решают... Выпроваживать меня без техники у него права не было!..

— Вы тот вылет помянули, в грозу...

— Теперь попляшет, почему так с Авдышем поступил...

— Я действительно не все знаю. В тот-то раз гроза кончилась, никто не ждал... я, например. Почему вы вправо взяли,товарищ капитан?

— Он все быстренько, на скоростях. Знал, поди, что пустым отправлять не положено?.. «Давай-давай», только бы галочку за кампанию получить, тертый кампанейщик, не сразу включился. Осматривался, выжидал. А как понял, что его за шкирку возьмут, если мер не примет, рвения не выкажет, так на мне и высыпался... Вправо, говоришь? Я же объяснил: я других на танки готовил, летчиков братского полка, без ведущих остались. Все продумал, с ними проиграл, чтобы не шаблонно, а меня оттуда сняли, к вам поставили. Настроился, знаешь, как бывает, настропалился, от бешеной зенитки туда, вправо, и рванул. Так получилось... Завтра в полк возвращаюсь.

— На чем?

— Что подвернется.

— Товарищ капитан, вы мою «спарку» возьмите. На ней возвращайтесь. Они «спарку» ждут...

— Меня не ждут, «спарку»... А что? Ушел пустой, вернулся с лошадью... Ты останешься, значит? Правильно. Солдат. Встречу Егошина, скажу: избегай, скажу, товарищ майор, излюбленных удовольствий, обращайся к неприятным обязанностям.

Дня через три, ночью, Баранов появился в мазанке, крытой соломой, где на приземистых нарах, застланных парусиной, вповалку спали летчики; чиркая спичкой, он поднимал своих тихонько и не подряд, а выборочно, но голос командира в поздний час по привычке воспринимался как «Тревога!», и пробудились все.

Посматривая на одевавшихся летчиков, Баранов медлил, как бы сомневаясь в новости, только что им полученной, но и сдерживаться ему было трудно.

— Перегонка! — выпалил он и просиял, освещая поднятым вверх огоньком свои влажные десны.

Командарм Хрюкин в частых разговорах с Москвой по прямому проводу прежде всего информировал Генеральный штаб о численном составе армии, а заканчивал свои доводы Однообразно и требовательно: «Для восполнения убыли в живой силе и технике армии необходимо...» Тридцать маршевых полков, направленных под Сталинград в августе, вобрали в себя все, почти все, что могли поставить фронту эвакуированные на восток авиационные заводы, только-только набиравшие производственную мощность. Сентябрь требовал больше, чем дал август. «От истребителей сейчас зависит наша победа в воздухе», — настаивал Хрюкин в приказах. «Перегонка» силами самих фронтовиков позволяла поднять с заводского двора еще не просохшую от покраски продукцию и тут же бросить самолеты в сражение.

Впервые такое дело поручалось Баранову.

«Перегонка» — не бой с вечной тайной его исхода, но выбор, который сейчас сделает отец-командир, не менее важен, чем выбор перед боевым заданием на КП; он может одарить фронтовика великой милостью передышки, а может и лишить его этого счастья.

Поднимая своих летчиков, Баранов Ваньку Лубка обошел: так случай помог ему распорядиться старшиной, наказать его своей властью.

И о чем же они загудели, не замечая пластом лежавшего на нарах Веньки, отворачиваясь от него?

Об экипировке!

Как будто не под Сталинградом они.

Как будто курсанты-первогодки увольняются в город...

Авиация выходит на люди, авиация не должна ударить в грязь лицом!

Однако выбора в гардеробе молодых военных не было.

Облачались кто во что горазд.

На Пинавте кроме шлема, сдвинутого застежкой к носу, болталась куртка с чужого плеча. Гранищев перепоясал брезентовым ремнем свою курсантскую шинельку. Сам Баранов, правда, пребывал на высоте: его длиннополый кожан оставался гвоздем переменчивой авиационной моды. Как искушенный предводитель, он обдумывал и решал перед марш-броском проблемы капитального свойства: а) продовольствие, б) финансы.

Продаттестат выправил групповой, денег же на командировку в наличии не оказалось. «Зачем вам деньги? — ворчал поднятый Барановым с постели начфин. — В тылу все по карточкам. Сколько вы там пробудете?» — «В кино сходить, пивка попить, — настаивал Баранов на «всеобщем эквиваленте», как, в память о курсе социально-экономических дисциплин, называл он деньги. — Мало ли... В бане помыться. Не помню, когда последний раз в бане был...» — «Пустой сейф, — вздыхал начфин. — Ничем не могу...»

Тогда Баранов пустил по кругу шапку, поручив Пинавту составить поименный список и в «день авиации», то есть в очередную получку, копейка в копейку рассчитаться со всеми, кто выручил отбывающих на завод летчиков. «Мелочиться-то, старший лейтенант... Дайте там жизни за наше здоровье!»