Наталья Павлищева - Злая Москва. От Юрия Долгорукого до Батыева нашествия (сборник)

К удивлению Василька, на посаде еще сохранились в целости иные подворья. Из раскрытых настежь ворот выезжали конные татары и посматривали на Василька. В их очах угадывался один и тот же недоуменный вопрос: «Отчего понадобилось брать в полон это измученное и окровавленное чучело?»

Василька подвели к избе, стоявшей на самой окраине посада. За избой – голое заснеженное поле. Здесь властвовал задира-ветер: тормошил обледенелые кудри Василька, норовил сбить его с ног, трепал заиндевелую сорочку, бросал тело в мелкую и частую дрожь. Нерадец, открыв дверь избы, подозвал его, схватил за шиворот сорочки и с силой толкнул вовнутрь избы. Василько ударился о стену, застонал и сел в изнеможении на пол.

– Молчи! – прикрикнул на него Нерадец, сделав злое лицо. – И без тебя тошно!

Нерадец и в избе находился в состоянии нервного гнетущего ожидания. Он то ходил от стены до стены, то делал круги вокруг середины избы, причитая: «Господи, спаси и помилуй нас! Как же это Петрила оплошал? Говорил я ему: сторонись именитых татар!»

Шило уселся за стол и, подвинувши к себе стоявший на нем закоптившийся горшок, стал есть варево.

Василько же постепенно отогревался. Он сейчас испытывал удовлетворение, что сидит подле нагретой печи. Ему показалось странным, отчего ранее он не ценил тепло солнца, печи, материнских рук? Отчего никогда не думал, что тепло не есть обыденный и почти дармовой дар, а есть Божья милость, которую нужно ценить?

То ли от тепла, то ли потому, что он сидел неподвижно, но боль, бывшая спутницей Василька со времени пленения, стала затихать. Тело совсем перестало болеть, но продолжала донимать голова, особенно ее левая часть. Василько решил дотронуться до больного места. Пальцы коснулись влажных, слипнувшихся от крови волос, он испуганно отдернул руку.

Тут Нерадец замер, затем с надрывом выкрикнул: «Идет!» Шило поспешно вскочил, отодвинул от себя котелок и повернулся лицом к двери.

В избу влетел Петрила. Он быстро прошел к столу, бросив на ходу в сторону Василька короткий пытливый взгляд. Усевшись за стол, он отрывисто сказал:

– Иди сюда!

Василько увидел, что Петрила обращается к вошедшему вслед за ним мужу, который держал в вытянутой руке наполовину пропитанную кровью суму. В суме было что-то округлое, потому что низ ее отвисал и плавно горбатился.

Муж направился к столу, чуть согнувшись и осторожно ступая на носки. Как только он прошел середину избы и стал более освещаем свечой, горевшей на столе, Василько узнал его. Это был Вышата.

Его не столько удивило появление в избе человека воеводы Филиппа, сколько поразило то, что порты и лицо Вышаты имели такой вид, будто не было изнурительной осады, злосчастного последнего приступа и беспощадной резни на улочках Кремля. Казалось, что Вышата только-только покинул свои хоромы, где вдоволь отдохнул, тщательно умылся и оделся в другие одежды.

– Давай его сюда! – нетерпеливо наказал Петрила Нерадцу.

Нерадец грубо поднял Василька на ноги и, зло приговаривая: «Что расселся? Не у себя в хоромах!», толкнул к столу.

Петрила смотрел на Василька, прищурив один глаз и расширив другой. Его взгляд напомнил Васильку взгляд старого кривого татарина. Он почувствовал себя так, как будто с него сняли последнюю сорочку да вытолкнули на свет, и захотел исполнить любую волю Петрилы, чтобы опять оказаться подле печи.

– Что уставился? Зри! – Петрила ехидно скалился.

Василько недоуменно посмотрел на него. Тут же Нерадец резко и больно повернул его боком к столу. Василько оказался лицом к лицу с Вышатой. Вышата спешно опустил руку в суму и через мгновение извлек из нее окровавленную голову. Это была голова воеводы Филиппа.

Рот воеводы был приоткрыт, и Василько подумал, что Филипп перед гибелью кричал, увлекая за собой ратников. Особенно запомнились Васильку обнаженные верхние зубы Филиппа. Они удивляли и своей белизной, особенно бросавшейся в глаза при виде окровавленной нижней части лица, и еще тем, что придавали лику воеводы насмешливое и мстительное выражение. Оно как бы задирало и угрожало, как бы безмолвно говорило. «Вот и вывел я тебя на чистую воду. Теперь не будет пощады ни тебе, ни Вышате!»

Василько виновато потупился и едва слышно произнес:

– Это голова московского воеводы Филиппа.

– Немедля к хану! – вскричал возбужденно Петрила и от радости стукнул кулаком по столу.

– Это я воеводе голову-то снес, – торопливо объяснил Вышата. – Филипп задумал из града вырваться и для того оставшихся в целости ратников собрал в одно место. Они уже Боровицкие ворота открыли и собрались выйти из града, как я воеводу сзади мечом!.. – он засмеялся мелким гадливым смешком.

Василько вызывающе повернулся к Вышате спиной и направился к печи. Уселся на прежнее место, положив руки на согнутые колени и уткнувшись в них лицом. Постарался уснуть. Но голоса находившихся в избе людей возвращали его к тем мыслям и чувствам, которые хотелось навечно забыть.

– Наденьте на меня пояс с серебряными застежками! – потребовал Петрила.

– Ты бы, господин, не показывал голову хану. То не по их обычаю. Как бы хана не прогневить, – несмело посоветовал Нерадец.

– Молчи, молчи! – прикрикнул на него Петрила и безоговорочным тоном наказал Вышате: – И ты с нами пойдешь!

– Мне бы жену и детушек сыскать, – униженно попросил Вышата.

– Потом, потом… – быстро и небрежно ответил Петрила. Вскоре голоса в избе стихли. Василько уснул.

Его разбудили студеный напор ветра, проникавший в избу через приоткрытую дверь, торопливые и тяжелые шаги, а также тревожный голос Нерадца:

– Бежим, Шило!

Василько открыл глаза и поднял голову. Нерадец стоял напротив сидевшего на лавке Шилы.

– Петрилу живота лишили! – выпалил Нерадец, указывая протянутой рукой на дверь. – Бежим, пока с нами такое же лихо не учинили!

– Когда!.. Куда! – пролепетал Шило, растерянно озираясь.

– Бежим на Воробьевы горы, – пояснил Нерадец. Он подошел к кадке с водой, зачерпнул ковшом воду и принялся пить. Ковш подрагивал у него в руке – вода, переливаясь через края ковша, падала на пол. – Там… Гуюк-хан стан раскинул… к нему и побежим! Одному из нукеров хана Гуюка Петрила много добра сделал. Я того нукера знаю.

Нерадец отбросил ковш, который со звоном ударился об пол и покатился. Шило заметался по избе. До него, видимо, только теперь дошел смысл сказанного Нерадцем, и он вконец поистерялся.

– Может, не убили его? Может, это тебе показалось? – спросил он с дрожью в голосе.

– При мне татары такую лихость над Петрилой сотворили, – ответил присевший перед раскрытым ларем Нерадец. – Прямо у крыльца княжеского терема… Сначала переветника, который нам голову московского воеводы принес, разняли по частям, а затем и Петриле шею свернули. Петрила и вскрикнуть не успел. Говорил я ему: не нужно голову воеводы татарам показывать! Все жадность великая.