Мишель Моран - Избранница Наполеона

— Ваше величество готовы?

Сейчас должно начаться ежедневное совещание Регентского совета, мужчины уже собрались и ждут меня. Напоследок я бросаю взгляд на зимний сад.

— Да, я готова.

Вслед за военным министром моего мужа я подхожу к длинному столу зала заседаний и занимаю императорское кресло.

В этом кресле с мягкими бархатными подлокотниками и еще более мягкой спинкой я узнала о гибели более полумиллиона человек. Кто-то из них умер от сопутствующих войне эпидемий, кто-то от истощения, многие попали в плен, но б о льшая часть нашла свою смерть в бою. А после всего этого, когда Москва была сожжена дотла, пепелище досталось моему мужу.

Пять недель он ждал, что царь придет на поклон. Тридцать пять дней в охваченных болезнями бивуаках, в то время как зима, этот призрак смерти, подкрадывалась все ближе и ближе. Когда же от царя никакого заявления так и не последовало, Наполеон приказал солдатам повернуть назад.

Из этого похода поступали такие леденящие душу подробности, которые человеческий разум постичь не в состоянии. Больных солдат бросали по обочинам, оставляя на мучения и растерзание русским. Изможденные голодом и мучениями взрослые мужчины в бреду звали матерей. Рассказывают, что в Москве мороз больше двадцати градусов и что, когда человек говорит, изо рта у него валит пар. Вот на что напросился мой муж с его неуемной жаждой войны. И я не сделала ничего, чтобы предотвратить этот кошмар.

Я оглядываю зал. Никто из присутствующих не поддерживал войну с Россией. Мой муж все решил сам, не принимая во внимание ничье мнение.

— Есть новости, ваше величество, — докладывает герцог. Но новости есть всегда, и всегда они ужасные. — Император Франции возвращается домой. — Военный министр мнется. — Он едет на санях впереди своей армии.

Я поднимаюсь.

— Он бросает нашу армию?

Мой отец скорее бы принял смерть, чем удрал от своего разбитого войска.

Герцог поднимает руки.

— Что вы, что вы, ваше величество, ни в коем случае!

Моему взору рисуется картина. Под покровом ночи Наполеон тайком пробирается к саням, запряженным дюжиной собак. Трус. Высокомерный, эгоистичный трус…

— Он отправил на смерть пятьсот тысяч человек…

— Меньше, чем пятьсот тысяч.

— Я видела списки! — кричу я. — Каждый день я их читаю. Пропавшие без вести, потери, раненые. — И он едет на санях впереди войска. Император Франции! — И что вы ему скажете, когда он явится?

Герцог кашляет.

— Что если он рассчитывает сохранить корону, то должен действовать быстро. В Париже поговаривают о перевороте.

— Новая революция? — Самой большой ошибкой моей двоюродной бабушки было то, что она не приняла это слово всерьез.

— Я бы не стал говорить о революции… Пока.

— И чего хочет народ?

Герцог прячет глаза.

— Чтобы им вернули мужей и сыновей.

Никто не произносит ни слова. Я представляю себе страдания матерей и жен, когда за рождественским столом им будет некого угощать, и у меня внутри все переворачивается. Под мобилизацию попали все мужчины в возрасте от шестнадцати до шестидесяти, а это значит, что теперь во Франции есть женщины, потерявшие на войне с Россией и мужей и сыновей. Таким кровавым налогом ни одна семья еще не облагалась.

Я думаю о собственном сыне, и на глаза наворачиваются слезы. Тут есть и моя вина. Я должна была сделать больше! Когда Наполеон шел на войну, надо было умолять его заключить с русским царем мир. Но я вела себя как эгоистка, и все мои мысли были о том, насколько лучше мне заживется в его отсутствие.

Герцог протягивает бумагу.

— Сегодня мы публикуем Бюллетень за номером 29. — По виду этот отчет от Наполеона ничем не отличается от предыдущего. — Не соблаговолит ли ее величество прочесть…

Документ начинается с описания потерь, понесенных армией. Следом идут подробности тягот, с которыми войска столкнулись в России: непролазные дороги, скованные льдом реки, но самое тяжкое — это погода. Согласно 29-му бюллетеню, в поражении Наполеона виноват снег. Не тщеславие и алчность императора, а лютый мороз. И заключительная фраза: «Здоровье его величества отменно как никогда».

Я оглядываю серьезные лица членов регентского совета и прямо заявляю:

— Он сошел с ума!

Возражений не поступает.

Проходит семь дней, а об императоре ни слуху ни духу. Мы с Гортензией сидим в детской и гадаем, что будет, когда Наполеон вернется.

— Он начнет восстанавливать армию, — говорит она. — Всегда найдутся мальчишки, жаждущие сражаться во имя отечества и славы. — Она смотрит на Франца, сидящего верхом на деревянной лошадке, и на ее глазах блестят слезы. — Муж мне рассказывает, что наши сыновья только о Наполеоне и грезят, — делится она. — Хотят носить военную форму и играть в войну.

— Они еще маленькие, — говорю я. — Крови еще не видели. Когда у тебя в руках настоящее ружье и ты должен лишить жизни другого человека, все видится иначе.

Именно так ответил мне отец, когда я написала ему о любви Франца к сабелькам. Теперь, когда я регент, его письма приходят раз в неделю.

— Когда-нибудь ваш сын тоже захочет на войну. Мальчики для этого и растут.

— Только не мой!

Но она смотрит на меня с сочувствием.

— Мы его предупреждали… — напоминает Гортензия. На ней тяжелое голубое платье с белым меховым воротником. Это подарок Наполеона. При всей его алчности скупым он никогда не был. — Даже моя мать ему говорила, что он слишком высоко метил, когда решил создавать империю. Чем ему мала Франция? К чему замахиваться на Египет или Россию?

А на Австрию с Польшей?

— А что твоя мать говорит теперь?

Она всматривается в мое лицо и, только убедившись, что я не сержусь на продолжающиеся контакты Жозефины с моим мужем, говорит:

— Она за него боится. Думает, что британцы учуют кровь и явятся во Францию за легкой добычей. Он всегда терпеть не мог Британию. Наполеон считает, что Георг Третий недостоин править этой страной.

— Я читала газеты, — говорю я. — Они и до моего замужества писали, и теперь не устают повторять, что твоя мать была его талисманом. Его счастливой звездой. И когда он ее прогнал, то остался без ее отраженного света.

— Журналисты… — отмахивается она. — Небылицами зарабатывают свой хлеб.

— Но теперь в это верит и народ, разве нет?

Ответом служит молчание, и мне все ясно. Не так много лет прошло с тех пор, как взбешенные французы казнили свою королеву. И сейчас это все тот же народ, с теми же страстями и обидами. Только теперь их утраты несравнимо тяжелее.

— А что если британцы объявят войну? — тихо спрашиваю я. — Ты не думала, что тогда станет с нами?

Если начнутся беспорядки, нам придется самим организовывать свой побег из Франции. У Гортензии муж с мальчиками в Австрии, под защитой моего отца. А мой царственный супруг где-то между Москвой и Парижем.