Джейн Харрис - Гиллеспи и я

Увы, всего лишь несколько предметов напоминают мне о прежних временах. Раньше я хранила свои реликвии в шкатулке для украшений, но в последнее время предпочитаю держать их на столе. Мне нравится вертеть их в руках, погрузившись в раздумья. Две безделушки — простая латунная запонка, некогда принадлежавшая Неду, и половинка створчатой раковины — некоторые продавцы мороженого по сей день используют их вместо креманок. Нед выбросил ее в парке Кельвингроув. Я шла позади, с Мейбл или Энни, а Нед — с Уолтером Педеном. Мне нравилось наблюдать, как друзья неторопливо шагают рядом и беседуют (тогда я еще не знала, что Педен такой зануда). Нед доел мороженое и стал оглядываться, выбирая, куда бы девать пустую «креманку». Обычно посетители Выставки просто швыряли их в реку или в кусты, но Нед оставил свою раковину на деревянной изгороди и двинулся дальше. Там она и лежала, переливаясь белым и розовым на темном дереве. Неожиданно меня обогнали Сибил и Роуз, по обыкновению перекрикиваясь тоненькими голосами. На бегу они скользили ладонями по перилам изгороди и вот-вот могли сбросить раковину в реку, но, каким-то чудом не задев ее, весело умчались вперед. Дойдя до изгороди, я почти машинально подняла раковину и опустила в карман. Она была прохладной и влажной — наверное, Нед облизал ее языком.

11:30. Только что я чудесно вздремнула и проснулась свежей и отдохнувшей. Завтра надо позвонить в бюро и попросить их подыскать мне другую помощницу. По здравом размышлении, хорошо, что та девушка ушла. Когда она бросилась на меня, я увидела ее истинный характер: холодный и жестокий, склонный к неконтролируемым вспышкам гнева. Я тяжело пережила этот инцидент — после ее ухода меня постоянно мутило и лихорадило, а несколько раз даже вырвало. Сначала я решила, что она взялась за старое и подсыпала мне какой-то отравы. Не буду вдаваться в подробности, но мой желудок был как будто полон кофейной гущи, хоть я и не ела ничего подобного. Возможно, это просто реакция на потрясения минувшей ночи. Такое ощущение, что я исторгла из себя все тревоги и дурные предчувствия, накопившиеся за последние месяцы. И все-таки что это за темные крупинки, если не молотый кофе? Похоже на засохшую кровь. А может, это осадок неведомого вещества, которое образовывалось в моем теле из-за присутствия девушки? Интересно, внутренности могут кровоточить от страха?

Пожалуй, к лучшему, что я освободилась от этой гадости, очистилась от зла, которое она принесла в мой дом.

Понедельник, восемнадцатое сентября. Только зря потратила время! Больше в жизни не обращусь в «Берридж»! Клинч никогда не отличалась особенной вежливостью, но сегодня ее хамство перешло все границы. Она снова принялась нести всякий вздор, мол, ее девушки — самые надежные, честные и все такое прочее. Пришлось напомнить ей, что не так давно две ее «самые надежные» девушки просто растворились в ночи без единого слова — сначала Марджори, затем Гвен, первая и третья кандидатки, которых рекомендовала Клинч: поначалу они казались идеальными, а спустя несколько недель без объяснений собрали вещи и съехали. О Доре, второй девушке, и говорить нечего; если бы я знала о ее безобразной вспыльчивости, то ни за что бы не согласилась ее нанять. В «Берридж» недостаточно строгий отбор. Как Сибил удалось попасть в их картотеку? Видимо, они понятия не имеют о ее прошлом.

Насколько я понимаю, в бюро с ней вообще не говорили: утром, открыв контору, Клинч обнаружила на коврике конверт. В письме «мисс Уиттл» кратко уведомляла об уходе — не только с прежнего места работы, но и из бюро. По словам Клинч, мисс Уиттл намерена вернуться в Дорсет. Ха! Я попыталась объяснить ей, что мисс Уиттл — совсем не та, за кого себя выдает, но Клинч даже слушать не стала. Когда она пригрозила, что больше не пришлет мне девушек, я наконец поставила ее на место.

— Думаете, я нуждаюсь в ваших бестолковых протеже? Я звонила только сообщить, что не собираюсь больше пользоваться вашими услугами.

— Поступайте, как вам угодно, милочка, — мне все равно.

— Именно так и поступлю! Кстати, правильно говорить «журнал».

— Простите?

Я произнесла отдельно каждую букву:

— Ж-У-Р-Н-А-Л. Журнал, а не «жур-р-нальчик», как вы постоянно повторяете.

Все, с Клинч покончено.

Как ни досадно, придется искать другое бюро и начать все сначала. По объявлениям в прессе никого приличного не подобрать, и в последнее время я вынуждена обращаться к Клинч и ей подобным. Крайне утомительно и неудобно, но другого выхода нет. Со вчерашнего дня я ничего не ела, кроме одного засохшего печенья, и совсем не готовила, но в квартире почему-то появился неприятный запах, пепельницы полны до краев, назойливо жужжат мухи. Не понимаю, откуда они берутся, — я ведь закрыла все окна. Куда бы я ни взглянула, повсюду снуют эти жирные ленивые твари — кружат под люстрой, со стуком врезаются в оконное стекло. Просто мороз по коже.

Утром звонил доктор Деррет и сердито спрашивал, почему я не явилась на рентген. Он настаивает на повторной записи, но рентген подождет; у меня еще много дел с рукописью. Во-первых, нужно перечитать все сначала, а во-вторых — написать, что случилось после суда. Я еще не приступила к заключительной части — послесловию. Собственно, я пока не думала, о чем там рассказать. Наверное, о том, как я вернулась в Лондон и обнаружила, что даже там мне не дает проходу бульварная пресса. Когда меня освободили, я несколько дней жила в постоянном страхе расправы и, промучившись в Лондоне несколько недель, не выдержала. Отчим по-прежнему болел и не мог выехать из Швейцарии. Надеясь найти там безопасное пристанище, я отправила ему телеграмму, где предложила приехать к нему в гости. Однако ответ пришел от его агента: тот сообщал, что в обозримом будущем отчиму нежелательны посещения, и предлагал мне написать через несколько месяцев — возможно, к этому времени ситуация изменится.

Тогда, повинуясь внезапному порыву, я забронировала билет в Нью-Йорк. Как-то днем, незадолго до отплытия, я оказалась на Пикадилли и поняла, что в ближайшие несколько часов мне нечем заняться. Я отправилась в парк и, прогулявшись до противоположной стороны, решила пройти дальше, на запад, попрощаться с Итон-сквер, где жила ребенком. Рэмзи держал дом запертым и открывал лишь изредка, когда приезжал в Лондон, но я и не думала туда заходить — просто хотела взглянуть на свое прежнее обиталище.

Когда я свернула с Кингс-роуд на знакомую улицу, уже сгущались сумерки. Здания тут были гораздо выше, чем мне помнилось из детства. Я пошла по узкому тротуару вдоль палисадников. Впереди на другой стороне дороги виднелся особняк: портик с рифлеными колоннами, а на первом этаже — узкий балкон и окна гостиной. Под платаном стоял пустой экипаж, рядом был привязан крупный жеребец, а кучер задумчиво курил трубку, прислонившись к изгороди. Я остановилась потрепать коня по морде, глядя через дорогу на окна третьего этажа, где когда-то была детская. Неожиданно в доме зажегся свет — в коридоре, гостиной и на верхнем этаже. Может, Рэмзи сдал пустующее жилье в аренду? Хотя нет, вряд ли.