Сьюзан Ховач - Наследство Пенмаров

Ситуация на шахте заставила меня еще раз обсудить с отцом положение Хью, но отец был тверд в своем решении, я — в своем, и Хью остался праздным джентльменом. В тот год его доходы неоправданно выросли; он так хитро играл на фондовом рынке, что смог отвезти Ребекку в Лондон и жить там, как лорд; дома его финансовые дела тоже улучшились — Джосс Рослин, его тесть, умер от пневмонии, и хотя он вычеркнул дочь из завещания и оставил все деньги и имущество единственному сыну Джареда, Саймону-Питеру, Джаред от имени сына отдал Ребекке семейный дом внаем за бесценок. Она не хотела принимать его, но Хью решил иначе. Прекрасно представляю себе, как он радостно потирал руки. Когда они переехали в Морву, воспользовавшись предложением Джареда, он отдал земли фермы Деверол тому, кто предложил больше денег. Таким образом, улучшив жилье и увеличив доходы, он опять уселся на задницу и приготовился проводить больше времени с ребенком и женой. Насколько я знаю, они коротали время на пикниках или купаясь в близлежащих бухтах. Хью был хорошим пловцом; представляю себе, как он торжествовал, демонстрируя свои таланты восхищенной жене, а потом лениво загорал рядом с ней на пляже. Такая жизнь прекрасна, если любишь бездельничать. А никто не любил бездельничать больше, чем Хью.

Мы с отцом еще раз обменялись горькими письмами по поводу праздной жизни Хью, но это была пустая трата времени. Поскольку шахта балансировала на грани финансового краха, я не мог решить, кого ненавижу больше: отца или Хью.

Шел 1924 год, когда Джеймс Рамсей Макдональд [13] Макдональд Джеймс Рамсей (1866–1937) — один из основателей лейбористской партии Великобритании. впервые привел к власти лейбористскую партию. Я голосовал за его партию, как и большинство моих друзей, хотя мать пришла от этого моего решения в ужас и назвала мои политические взгляды «неприличными». Несмотря на свое происхождение или, может быть, как раз поэтому, она твердо полагала, что голосовать за консерваторов было проявлением хорошего вкуса. Точно так же, как проявлением хорошего вкуса было посещать церковь каждое воскресенье, правильно держать нож и вилку и носить длинные юбки.

— Но, мама, со времен войны все изменилось, — резонно указал я ей. — У нас новое правительство с новыми взглядами, которые отвечают новым временам. Страна в ужасающем состоянии: бедность рабочего класса, нищета…

— Им следует больше работать, а не ворчать и устраивать забастовки, — твердо заявила мать. — Если хочешь продвинуться в жизни, нужно много работать, а не сидеть в праздности.

— Но как они могут работать, если нет рабочих мест? В стране миллионы безработных, и их число растет с каждым днем. Эти люди четыре года сражались за родину, и что они получили за это? Необходимость каждый день стоять в очереди на бирже труда? Унижения оттого, что не можешь прокормить семью? Жизнь в ужасных лачугах, потому что в стране не хватает жилья? Мама, чтобы положение улучшилось, нужны радикальные перемены, а консерваторов вряд ли можно упрекнуть в радикализме. Да и либералы Асквита или Ллойд Джорджа ничуть не лучше. Посмотри, во что превратило страну коалиционное правительство. Нам теперь нужно что-нибудь совершенно новое, а не старые бесполезные рецепты.

— Только новизна идеи, — резко сказала мать, — совершенно не означает, что она лучше старых, проверенных.

Я сдался. Бессмысленно было пытаться заставить ее отказаться от глубоко укоренившихся убеждений, но, когда к власти пришел Макдональд, я все еще верил, что вскоре дела во всей стране поправятся. Ситуация на Сеннен-Гарт улучшилась, но, хотя для шахты этот год был и лучше, чем предыдущий, мне все равно пришлось взять еще один кредит. Теперь Уолтер Хьюберт мрачнел, когда речь заходила о деньгах, но мне было все равно. Я был твердо убежден, что в 1925 году дела поправятся и кредиты будут выплачены.

Но, хотя я тогда этого и не знал, небольшое улучшение в делах шахты продлилось не дольше, чем правление лейбористской партии: девять месяцев. В начале 1925 года я снова начал волноваться, но все еще сохранял достаточно оптимизма, чтобы подавлять сомнения. Однажды вечером в веселом расположении духа я вернулся в Зиллан с шахты и обнаружил, что мать принимает последнего человека на этом свете, которого я ожидал увидеть в гостиной фермы Рослин. Поначалу я подумал, что это отец. Проходя по холлу, я слышал его смех, а его ленивый голос протяжно говорил: «Вот так-то! Правда, смешно?»

Мать тоже смеялась. Давно я не слышал, чтобы она смеялась так беззаботно и счастливо.

Я удивился. Спрашивая себя, почему это отец вдруг решил прийти к нам с визитом и демонстрировать столь веселое расположение духа, я распахнул дверь и вошел в комнату.

Они сидели за столом, точно так же, как сидела мать, когда отец навещал ее после смерти Маркуса. Я увидел лицо без морщин, черные, не тронутые сединой волосы, циничный, смеющийся рот, столь не похожий на рот отца, и понял, кто это.

Это был Джан-Ив.

— Филип! — добродушно сказал он. — Как мило! И, несмотря на голос, протяжный выговор и физическое сходство с отцом, мне показалось, что речью и манерами он напоминает мать.

Он встал. Он был на шесть дюймов ниже меня, но силен и крепко сбит. Я помнил его толстым ребенком, теперь он был просто коренаст и мускулист. Двигался он со странной грацией, что опять напомнило мне мать, и, несмотря на расчетливые глаза Пенмаров, у него была широкая, невинная улыбка, которая сразу напомнила мне Хью.

Я не мог ему доверять.

А мать сияющими глазами говорила:

— Не правда ли, замечательно, Филип? После стольких лет! Я не могла поверить своим глазам, когда увидела, как он едет по холму со стороны Чуна.

Мне удалось произнести:

— Я думал, ты в Оксфорде. — Я знал, что прошлой осенью он поступил в колледж Крайст-Черч, а поскольку стоял май, то удивился, снова увидев его в Корнуолле. — Что ты делаешь в Зиллане?

— Исправляю ошибки, — сказал Джан-Ив с невинной улыбкой. — Никогда не поздно исправиться, не правда ли? Папа и мистер Барнуэлл уговорили меня заехать на ферму Рослин с оливковой ветвью в руке. Мама, конечно, чуть в обморок не упала от шока, поэтому, чтобы вернуть ее к жизни, мы открыли лучшую бутылку бузинного вина и — вот так! Очень просто!

Конечно, на самом деле все было вовсе не так просто. Оказалось, что его почему-то выгнали из Оксфорда, но причину он очень ловко скрыл, и мне стало очевидно, что, испортив отношения с отцом, он решил поискать внимания в другом месте. Когда я вышел его проводить, то совсем уже собрался выложить ему все, но он начал настолько хвалебную речь о матери и так убивался о том, что не заезжал на ферму раньше, что сбил меня с толку, и я, не успев опомниться, обещал ему выпить вместе на следующий день после работы в пабе Чарити в Сент-Джасте.