Сьюзан Ховач - Наследство Пенмаров

— Я не наслаждалась.

— Дорогая моя, — сказал я, начиная злиться, — не знаю, чему тебя учили, когда ты была маленькой, но когда я был мальчиком, меня учили, что лгать нехорошо. И еще я вырос в убеждении, что говорить, будто секс — не одно из самых больших удовольствий, еще хуже, чем врать. Но тебя, по всей видимости, воспитывали иначе, чем меня.

— Мужчины злоупотребляют доверием женщин, которым это нравится, — упрямо заявила она, не глядя на меня. — Мужчины всегда готовы обмануть женщину, а если она сдастся, то ее не ждет ничего, кроме несчастья.

— Но ты ведь, как ты выражаешься, «сдалась» Хью?

— Не до брака. А когда мы поженились, это было другое.

— То есть, когда ты вышла замуж, ты поняла, что секс тебе нравится, как и любой другой женщине!

— Хью был моим мужем. Я любила его. — Ее глаза наполнились слезами. — Он был хорошим, добрым, он не был эгоистом, — говорила она, охваченная дрожью. — Никто не знал Хью так, как я. Он говорил, что я — единственный человек на земле, кто любит его по-настоящему, а я знала, что он — единственный человек на земле, который по-настоящему любит меня. Родители меня не любили. Отец всегда ворчал из-за того, что я родилась не мальчиком, а мать так и не простила мне, что я подорвала ее здоровье и испортила фигуру. Они оба на меня кричали, когда не кричали друг на друга. Мать меня все время пилила. «Мужчины обманывают женщин, — говорила она, — не забывай об этом. Я не сидела бы сейчас в этой дыре, не была бы сейчас в таком состоянии, если бы не дала Джоссу себя перехитрить». У нее с отцом был роман еще до брака. Она мне сама говорила. Потом он сказал, что больше не хочет грешить и что если она хочет его удержать, то должна выйти за него замуж, но даже когда она согласилась выйти за него, он не женился на ней до тех пор, пока она не отписала ему все свои деньги. Понимаешь, она была так им одержима, что была готова сделать все, о чем он просил; она просто не могла вынести и мысли о том, что потеряет его. Но если бы он ее таким образом не загнал в угол, она бы за него не вышла, потому что была намного лучше него — настоящей леди с собственным капиталом и все такое, а он был никем, просто нищим фермером. — Слеза покатилась у Ребекки по щеке. Она поискала платок. — А когда они поженились, он изменился, — сказала она. — Он сделал мать несчастной. Но было уже поздно. Все ее деньги принадлежали ему, и она не могла уехать, потому что ехать ей было некуда: все друзья от нее отвернулись, когда она вышла замуж. «Я бы не вышла за него замуж и не отдала ему деньги, если бы не была так им одержима, — говорила она мне, — а я не была бы им так одержима, если бы не опустилась до любовной связи с ним. Тогда бы я могла смотреть в будущее, видела бы все в правильном соотношении». Мне кажется, она по-своему любила меня, хотя мое рождение и испортило ей здоровье и фигуру. Она была полна решимости сделать все, чтобы я не повторяла ее ошибок, поэтому все пилила и пилила меня, заклиная, чтобы я не давала никому меня перехитрить. Мне кажется, ей было не все равно, что со мной будет. Ей на самом деле было не все равно.

— Ну-ну, — успокаивающе сказал я, украдкой посматривая на часы. — Конечно ей было не все равно.

— Отец тоже пилил меня. «В этом доме есть место только для одной шлюхи, — говорил он, имея в виду мою мать, — запомни это хорошенько. Если я хоть раз поймаю тебя с мужчиной, то в тот же день выгоню из дому, — говорил он. — Так что позаботься о том, чтобы остаться девственницей до свадьбы, или будешь жалеть всю оставшуюся жизнь. Ни один мужчина не станет уважать проститутку, а Господь наказывает грешников». — Он меня пилил и пилил, мне кажется, ему не нравилось, что я похожа на мать, ему не хотелось, чтобы я была на нее похожа. Бедная мама.

— Теперь оба твоих родителя в могиле, — резонно заметил я, направляясь к двери и выходя на прохладный воздух раннего утра. Давно пора было ехать, пока мою машину не заметили у ее дома, и я впрямь собрался уезжать. — Все это уже в прошлом. Теперь ты можешь поступать, как тебе нравится, и наслаждаться жизнью, и, можешь быть уверена, я тебя не обману, не сочту проституткой и не перестану уважать. Я к женщинам так не отношусь и, кроме того, я тебя люблю. Если бы ты знала, сколько раз я мечтал о такой ночи…

— Но это не должно повториться! Не должно! — Глаза ее расширились от возбуждения. — У нас нет будущего… ничего хорошего из этого не выйдет… я никогда, никогда не выйду снова замуж…

Я с трудом сохранял терпение.

— У нас есть будущее, — возразил я, отчетливо произнося каждое слово, чтобы она поняла столь очевидную правду. — Если ты не хочешь выходить за меня замуж, я временно приму это твое решение в надежде, что потом ты передумаешь, но даже и без брака у нас с тобой есть будущее, как у мужчины с женщиной, которым приятно общество друг друга. Пожалуйста, дорогая, будь разумна, не стоит устраивать сцены! Посмотри правде в глаза. Я нужен тебе, ты нужна мне, так почему бы нам не получать удовольствие друг от друга?

— Я… я не могу… я не должна…

— Очень хорошо, — сказал я, теперь уже совсем рассерженный. — Когда тебе в следующий раз приспичит, черкни мне пару слов, и если у меня не будет важных дел, я заеду к тебе на полчаса.

Она разрыдалась.

— Ребекка, дорогая…

— Нет, не прикасайся ко мне! Я дала тебе так много, а ты разговариваешь со мной, как с гулящей!

Ну что прикажете делать с такой женщиной? Я сделал единственно возможное в подобных обстоятельствах. Я отвел ее обратно в коридор и занялся с ней любовью прямо там, на полу. Потом я ее поцеловал, сказал, что скоро опять зайду, и быстро ретировался в свою холостяцкую комнату в Пенмаррике, чтобы восстановить растраченные силы.

Я бы на ней женился, если бы она сразу приняла мое предложение. В отличие от большинства мужчин, которые регулярно предаются прелюбодеянию, у меня не было глубоко укоренившегося предубеждения против брака. Мне даже хотелось жениться, не только для того, чтобы всегда иметь под рукой готовый источник сексуального наслаждения, но еще и потому, что я был одинок и мечтал, чтобы рядом был кто-то, с кем можно было бы пошутить или поворчать в сырую погоду. Чем старше я становился, тем яснее понимал, что, если захотеть, сексуальное наслаждение можно получить всюду, а настоящая дружба — вещь гораздо более редкая, а потому куда более ценная.

Когда у меня с Ребеккой в конце 1926 года заплелась интрижка, я приближался к одному из самых одиноких периодов своей жизни. Моя любимая сестра Лиззи предпочитала Корнуоллу Кембридж; я редко ее видел, и ко всему, ее письма ко мне были полны восторгов по адресу одного из профессоров, интеллигента с чопорным именем Эдгар Сент-Иоанн-Каллендар. Несомненно, они проводили время за чаепитием, ведя страстные споры о греческом театре. Я почувствовал депрессию. В глубине души я надеялся, что Лиззи не выйдет замуж и, следовательно, будет вести мое хозяйство, если я не найду подходящей жены; я думал, что восторги по поводу университетской жизни пройдут вместе с подростковым инфантилизмом, и уж совсем не ожидал, что она очарует кембриджского профессора.