Сьюзан Ховач - Наследство Пенмаров

— Восхитительно! — сказала Фелисити наутро. — Я не допускаю мысли, что могу что-нибудь упустить. Бог с ним, с аннулированием брака, Джан, дорогой, ведь существует еще и развод. Если потом нам понадобится расстаться, мы всегда сможем организовать небольшую измену.

Итак, мы продолжали веселиться сначала в Париже, а потом опять в Лондоне, где остановились на две недели перед возвращением домой. С Фелисити было невероятно весело. Мы ели и пили всюду, от Сохо до Найтсбриджа, и танцевали все, от фокстрота до чарльстона. Мы танцевали до изнеможения. Намного позже, когда я вспоминал о медовом месяце, мне представлялись размытые картинки Лондона, сияющего модерном: коктейли, ночные клубы, джаз-банды, девушки-подростки с коротко остриженными волосами и алыми ртами и танцы, танцы, танцы… Но наша энергия не иссякала. Если мы не танцевали ночь напролет, то целый день носились по Лондону; мы плавали на лодке по озеру и гуляли в Гайд-Парке и даже сходили в зоопарк. Когда медовый месяц закончился, мы все еще так наслаждались жизнью, что не хотели возвращаться домой. Самое странное, что я к тому времени был искренне рад своей женитьбе на Фелисити и предвкушал радостную семейную жизнь, но как только вернулся в Корноулл, снова подпал под чары Ребекки, и ничто не могло удержать меня возле жены, даже уважение и привязанность. Конечно, я не говорил Ребекке, что мы с Фелисити провели нормальный медовый месяц и что я по-прежнему сплю с женой раз в неделю даже по его окончании. Мне казалось, что я обязан Фелисити хотя бы этим знаком признательности, потому что она была, как говорят, «своим парнем» и превратила потенциально ужасный брак в веселую, добрую дружбу.

Нам с Фелисити отвели одно крыло Карнфорт-Холла; но два-три раза в неделю мы должны были ужинать в главной части дома с ее отцом и мачехой. Я старался поддерживать с сэром Джастином, который был ужасным старым занудой, сердечные отношения, а он был настолько благодарен мне за подаренную ему надежду на внуков, что даже расщедрился. Он существенно увеличил доход Фелисити; она немедленно открыла для нас в банке общий счет, и после этого мне больше не приходилось волноваться из-за денег. Я купил великолепную экстравагантную машину «испано-сюиза» и несколько новых костюмов. Единственной ложкой дегтя в бочке чистейшего меда нашего счастья оказалась новая мачеха Фелисити, бывшая экономка моего отца Элис Пенмар.

Мы с Элис никогда не любили друг друга; теперь же, оказавшись в родстве друг с другом посредством наших браков, и не подумали преодолеть взаимную неприязнь. Элис была одной из тех одаренных женщин, которые любят управлять всем, чем только можно. Несомненно, она управляла Карнфорт-Холлом даже успешней, чем Пенмарриком, а сэром Джастином еще лучше, чем моим отцом (я никак не мог решить, были ли они с отцом любовниками, но это казалось мне весьма вероятным). Конечно же, сэр Джастин ее обожал. Мне кажется, он ей нравился, она всегда хорошо к нему относилась, но я был уверен, что ее больше привлекала роль леди Карнфорт, нежели роль жены в традиционном понимании. Когда я женился, ей было тридцать семь лет, она была умна, стервозна и чертовски проницательна.

— Она мне говорила, чтобы я не выходила за тебя замуж, — призналась Фелисити, которой Элис тоже не нравилась. — Ну разве не смешно? Я, конечно, сказала, чтобы она не лезла не в свое дело, — прямо так и сказала! Она, конечно, решила, что я была недопустимо груба, но мне все равно. Потом она принялась рассказывать мне о тебе и о Ребекке, но я беспечно ответила: «Дорогая Элис, не трудись, Джан мне уже все рассказал!» Она прямо побагровела от злости. Очень смешно.

Я занервничал. Мне не было стыдно за роман с Ребеккой, но ради нее и детей я пытался держать нашу связь в секрете. Кроме того, мне приходилось думать о Фелисити; мне не хотелось, чтобы неприятные слухи расстраивали ее, а если Элис Карнфорт начнет всем рассказывать о моей любовнице в Морве, дело кончится тем, что тесть будет мной очень недоволен.

Я был очень раздражен.

— Интересно, как Элис узнала о моих отношениях с Ребеккой? — сказал я Фелисити, когда мы вдвоем размышляли над этим.

— Элис знает все, — ответила Фелисити. — Она такая. Она коллекционирует слухи, как другие женщины коллекционируют шляпки, и чует незаконную связь, даже если пара на людях только улыбнулась и сказала друг другу: «Хорошая погода, не правда ли?» Она меня поражает. Мне кажется, ее талант собирать слухи равен только ее способности обводить престарелых мужчин вокруг пальца. Никогда не забуду, как я была шокирована, когда папа сказал, что собирается на ней жениться. Я знала, что она давно ему нравится, но никогда не думала, что он позволит ей увлечь его к алтарю. Ведь он же терпеть не мог ее отца за то, что тот сто лет назад соблазнил и обманул бедную тетю Джудит, но Элис, по всей видимости, не составило труда убедить его, что ее отец сделал тете Джудит большое одолжение, сбежав с кем-то еще! Честно признаться, мне кажется, что она, если бы постаралась, смогла бы убедить его, что черное — это белое.

Мы еще некоторое время мрачно размышляли об Элис.

— На твоем месте я бы не волновалась, — наконец сказала разумная Фелисити. — Пока я нахожусь на седьмом небе от семейного счастья, папа не поверит ни единому плохому слову о тебе. Его волнует только мое счастье, а если я счастлива, то он охотно поверит, что твои визиты в Морву продиктованы исключительно мотивами христианской благотворительности по отношению к овдовевшей невестке и бедным осиротевшим племяннице и племяннику. А пока Ребекка не бросит детей и не умчится с тобой на шальной уик-энд, он и бровью не поведет.

Это было правдой, но мысль об Элис все равно меня беспокоила, меня сверлило подозрение, что она еще сумеет отравить мое существование.

Однако, если не считать Элис, мне было грех жаловаться на свою новую жизнь женатого человека. На меня все еще время от времени нападало страстное желание получить Пенмаррик, и даже здесь мои перспективы улучшались. Детей у Филипа и Хелены не было, а еще я узнал, что большую часть времени Хелена проводит в особняке Ползиллан с моей сестрой Жанной и ее мужем Джералдом Мередитом. И наконец весной 1930 года все мои сомнения относительно сексуальных наклонностей Филипа развеялись: однажды субботним вечером, прогуливаясь с Ребеккой по Сент-Ивсу, я заметил, как Филип и Тревоз выходили из одного из самых грязных пабов в сердце квартала, в котором обитала богема. Мне хватило беглого взгляда на них, чтобы понять все.

Самое странное, что поведение Филипа меня не удивило, потому что я давно подозревал, что он гомосексуалист, но вот Тревоз шокировал меня до глубины души.

Я остановился как вкопанный, глядя на них. Они меня не видели. Они не видели никого, кроме друг друга. Филип смеялся. После женитьбы он стал мрачным, но в этот момент он мрачным не был. Тревоз тоже смеялся. Его обычное надутое выражение лица испарилось, улыбка была непринужденной и естественной. Они вместе прошли по аллее, руки в карманах, движения неторопливы, словно у них не было никаких забот. Они чувствовали себя в своей тарелке, были невозмутимы и явно ладили друг с другом.