Сьюзан Ховач - Наследство Пенмаров

— Как дети?

— Хорошо. Дебора сейчас ходит в Пензанс учиться печатать и стенографировать, но ей это не очень нравится. Джонас учится хорошо.

— Значит, днем ты одна.

— Да, — сказала она. — Одна. — Она чуть покраснела, отвернулась и стала смотреть на улицу.

— А жилец?

— Сейчас никого нет. — Она покраснела еще сильнее, поудобнее ухватилась за ручку корзинки, с которой ходила за покупками, и попыталась пройти мимо меня, но я перегородил ей дорогу.

— Можно, я отвезу тебя домой?

— Мне надо еще пройтись по магазинам.

— Я подгоню машину и подожду тебя на площади.

Она не возражала. Получасом позже я вез ее в Морву, а через час мы оказались на ферме в постели.

Потом я закурил и спросил ее:

— Зачем тебе примирение после стольких месяцев вражды?

— Мне было одиноко.

— Даже с жильцами?

— Я просто сдавала им комнаты, и все.

— Да?

Должно быть, это прозвучало скептически. Она неожиданно улыбнулась:

— Знаешь, пятнадцатилетняя дочь и девятилетний сын — великолепные блюстители нравов! Кроме того, у меня не было желания грешить. Все эти мужчины были непривлекательны. — Она поцеловала меня и положила голову мне на плечо. — Я так и не смогла забыть тебя, Джан. Я пыталась, но безуспешно. Когда я услышала, что ты разводишься, то сразу подумала, что ты нашел какую-то женщину… мне нужно было знать…

— Никого нет.

— Тогда… — Она сломалась. — Джан, ты ведь любишь меня, правда?

— Больше всех на свете, — сказал я, и это было правдой. Я все еще удивлялся, как я мог решить, что она больше непривлекательна. — Я всегда тебя любил, и тебе уже пора бы это понять. Ведь это ты, а не я, решила, что нам надо разойтись на все эти месяцы.

— Мне все говорили, что я должна тебя бросить. — Ее темные глаза блестели. Голос чуть дрожал. — Убеждали, что ты меня не любишь, а просто пользуешься мной, когда захочешь. Говорили, что если я хоть чуть-чуть себя уважаю, то должна тебя бросить и больше не видеть. — Ее губы дрожали. — Считали, что мне должно быть стыдно, когда в доме есть маленькая девочка, Дебора…

— Дорогая… — Я крепко ее обнял, поняв, как она была несчастлива. — Не думай больше об этом.

— Я пыталась говорить себе, что больше тебя не люблю. После того как ты выказал неприязнь к Джонасу, мне стало легче убеждать себя в этом. В конце концов я сказала себе, что глупо было думать, будто во второй раз, после Хью, можно встретить любовь. Но потом… когда я услышала, что ты разводишься… О, Джан, любовь опять вернулась, ты стал так мне нужен…

— А ты нужна мне. Всегда.

Потом мы долго ничего не говорили. Наконец, я закурил еще одну сигарету. За окном дождь по-прежнему падал со свинцового неба, а с моря поднимался туман.

— Скоро вернется Джонас, — сказала Ребекка, но не сделала ни одного движения, чтобы встать.

Я подумал о Джонасе. Когда-нибудь Ребекка узнает, что Филип изменил завещание в мою пользу, и начнутся новые неприятности. Джонас всегда будет стоять между нами; это я уже понял. Чем старше он будет становиться, тем сложнее будет ситуация, и я ничего не смогу с этим поделать.

Она словно прочла мои мысли, потому что прошептала:

— Джан… а не могли бы мы… может быть, мы… мы же можем теперь пожениться, правда? Ты получаешь хорошее жалованье у Филипа, у тебя хороший дом в Сент-Джасте, или мы могли бы жить здесь, на ферме Деверол…

Наступило молчание. Я теребил пальцами простыню и не смотрел на нее.

— Но, Джан, ты теперь разведен, что мешает нам пожениться?

— Мне кажется, мы очень быстро начнем ссориться из-за Джонаса.

— Джонас будет хорошо к тебе относиться, если увидит, что мы счастливы.

Я не ответил.

— Его можно отправить в школу, — застенчиво продолжала она. — Я не хочу его отправлять, но, может быть, я поступаю эгоистично и не в его интересах, держа его дома. А на каникулах он не будет причинять нам никакого беспокойства. На самом деле он хороший мальчик, Джан. Я знаю, раньше с ним было трудно, но мне кажется, когда в доме будет мужчина, к которому он смог бы относиться как к отцу, он станет другим.

Я сразу понял, что Джонас никогда не будет относиться ко мне как к отцу. Для него я навсегда останусь злым дядей.

— Хм-м, — пробормотал я, вылез из постели и начал одеваться. — Неловкая ситуация. Я подумаю.

— Но мы могли бы… может быть… пожениться?

— Мне надо об этом подумать. — Я начал застегивать рубашку. — Я уже сказал, что люблю тебя, — рассудительно говорил я, — но ведь брак — это серьезный шаг, а поскольку я уже один раз развелся, мне бы хотелось быть уверенным, что в следующий раз все будет хорошо. Может быть, к Рождеству я определюсь.

Но Рождество пришло и ушло, а я все не мог принять решения. Джонас и в самом деле пытался скрыть свою неприязнь ко мне, но маленьким мальчикам трудно притворяться, и я прекрасно видел, что стояло за его мрачной вежливостью. Я понимал, что он не хочет, чтобы я женился на его матери. Словно молча сопротивляясь тому, что она неверна памяти Хью, он завел альбом для всех фотографий отца, какие смог достать, и с любовью прикреплял их к темным страницам. В течение нескольких дней, когда я к ним приходил, он делал под фотографиями подписи, тем самым подчеркивая, что некоторые, может быть, и забыли о его отце, но он этого делать не собирается.

Все это было очень похвально, и, без сомнения, Хью гордился бы своим сыном, но такое поведение мало поощряло меня стать его отчимом. Мне пришлось просить Ребекку набраться терпения, а на Пасху я поклялся себе, что приму какое-нибудь решение до конца школьных каникул. Я сказал себе, что после того как Джонас будет дома все дни на протяжении восьми недель, я пойму, смогу или нет терпеть его в качестве приемного сына.

Я, конечно, не жил на ферме, но проводил там много времени. Я знал, что мать этого не одобряет; и она, и Лиззи были бы сильно разочарованы, если бы я женился на Ребекке, и хотя Уильям ни разу не сказал мне ни единого критического слова о моей личной жизни, я чувствовал, что он тоже не считает Ребекку той женщиной, которая подошла бы мне в качестве второй жены.

Все складывалось очень сложно.

Мне было бы легче, если бы меня снедало желание жениться на ком-нибудь еще, но об этом не могло быть и речи. Это не могло случиться, потому что я прекрасно знал, что у меня не будет ни малейшего желания посмотреть на кого-нибудь еще до тех пор, пока я могу проехать по прибрежной дороге до Морвы и оказаться в спальне фермы Деверол с Ребеккой.

В тот год с деньгами в Пенмаррике было туго. Обслуживание дома стоило дорого, жалованье прислуги выросло, а коттеджам всех арендаторов вдруг понадобился ремонт. Плохой экономический климат начала тридцатых задержался в Корнуолле, и хотя я слышал, что где-то дела идут на поправку, на разрушенных шахтах Корнуолльского Оловянного Берега не замечалось никаких признаков улучшения. Состояние Пенмаров, казалось, таяло у меня на глазах; Филип не был транжирой по сравнению со многими землевладельцами, которых я знал, но он не укладывался в рамки бюджета и тратил, сколько хотел. Он немало заботился о том, чтобы другие считали за него его пенни, но сам был выше этого. К счастью, Хелена относилась к деньгам иначе. Я заметил, как тщательно она следила за домашними счетами, и заподозрил, что она все чаще и чаще пополняет банковский счет мужа из своих собственных доходов. Самому мне приходилось много работать не только для того, чтобы счета имения выглядели респектабельно, но и для того, чтобы мои собственные скромные финансы были в порядке. Прошли те дни, когда я сорил деньгами; если бы кто-нибудь сказал мне, когда я был еще в Оксфорде, что когда-нибудь я буду не только точно знать сумму своего банковского счета, но и помнить, сколько лежит в кошельке, я бы презрительно засмеялся, но теперь я так тщательно считал деньги, что мог бы отчитаться за каждый потраченный пенни.