Сьюзан Ховач - Наследство Пенмаров

Наступило молчание. Я не знала, что сказать. Мы стояли, глядя друг на друга. Тогда он спросил:

— Можно войти?

Я открыла ему дверь, и он вошел на кухню.

— Простите, — сказал он, — если я пришел в неподходящее время, но я увидел, что вас не было на утренней службе, и ухватился за возможность поговорить с вами наедине.

— Ничего страшного.

Опять повисло молчание. Я хотела сказать: «Я с сожалением узнала о смерти вашего отца», — но слова не шли с языка.

Молчание уже становилось невыносимым, когда он непринужденно, словно это было совершенно естественно, произнес:

— Я пришел выразить вам свои соболезнования.

Несколько секунд я не видела ничего, совсем ничего, кроме его раскосых, темных, внимательных глаз, а когда наконец снова смогла ровно дышать и шок превратился просто в боль где-то далеко в горле, я осознала, что мир вокруг существует: куры кудахтали во дворе за открытым окном, птицы пели на карнизе, огонь потрескивал в кухонной плите напротив нас. Во рту у меня пересохло. Наконец мне удалось вежливо выговорить:

— Вы очень добры.

Больше я ничего не сказала. Я думала о Лоренсе, и было уже неважно, много ли знает этот мальчик, потому что мне все было безразлично, все, кроме того, что я больше никогда не увижу Лоренса.

— Может быть, поговорим в гостиной?

— Да. Пожалуйста.

Мы стояли в холле, который тогда располагался в передней части дома. Я больше не могла на него смотреть. Мои глаза застилали слезы.

В зеркало я увидела, что он сел за стол, словно ожидая, что ему принесут бокал вина: руки засунуты в карманы, стул накренен так, чтобы можно было тихонько раскачиваться на нем взад-вперед. Его небрежное поведение так меня задело, что я почувствовала злость. Это ослабило горе; через секунду слезы высохли, и я смогла взять себя в руки.

— Зачем вы пришли? — коротко спросила я. — Полагаю, не только за тем, чтобы выразить соболезнования, но если это не так, то прошу меня извинить. Сегодня утром я слишком плохо себя чувствую, чтобы принимать посетителей.

Он не сказал, как ему жаль, что я плохо себя чувствую. Может быть, он догадался, что мое недомогание происходило от горя. А может быть, не поверил в само недомогание.

— Вы не сядете, миссис Рослин? — спросил он ленивым, спокойным голосом, покачиваясь на стуле. — Мне неловко сидеть, когда вы стоите. Конечно, с моей стороны было невежливо садиться без приглашения, и я приношу свои извинения. У меня не было намерения вести себя по отношению к вам так, словно вы не почтенная вдова, за которую себя выдавали.

— Мистер Касталлак…

— Прошу вас, — сказал он, резко вставая и придвигая мне стул, как джентльмен для леди, — прошу вас, садитесь и простите мне мои дурные манеры.

Я послушно села. Он сел напротив меня. Нас разделял стол, а за окном ветви шиповника скреблись о раму, покачиваемые легким ветерком.

— Как дела на ферме? — вежливо осведомился он. — Надеюсь, у вас все в порядке.

— Спасибо, все в порядке.

— Очень рад слышать. Знаете, отец о вас беспокоился. Его последними словами была забота о вашем благополучии.

Я не могла говорить. Я смотрела себе на руки и вспоминала голос Лоренса, который так любила: «Ты больше не будешь ни в чем нуждаться, обещаю. Тебе больше не придется думать о деньгах».

— Если вам когда-нибудь что-нибудь понадобится, — сказал Марк Касталлак, — я уверен, что это можно будет устроить.

Я подняла на него взгляд. Черные глаза смотрели на меня без выражения. Уголки жесткого мужского рта чуть кривились в усмешке. Отворачиваясь от него, я увидела, что его рука скользнула в карман и он достал пять соверенов. Золото тускло заблестело в ярком утреннем свете.

— Вам, должно быть, предстоит много расходов, — проговорил он, аккуратно, мелкими, точными движениями складывая монеты в стопку на столе перед собой, — а ведь нет ничего более скучного, чем отсутствие достаточного количества денег для комфортной жизни.

Он откашлялся, взял один соверен и начал его разглядывать. Я наблюдала за ним, не в силах оторваться. Я думала, что он полностью поглощен разглядыванием монеты, когда вдруг он посмотрел на меня, и наши взгляды встретились.

Я встала и отошла к камину.

Монеты звякнули. В зеркале над камином я видела, что он складывает монеты обратно в карман.

— Помните, — повторил он, — если вам понадобится помощь, нужно только обратиться ко мне, и я сделаю все возможное, чтобы оказать вам содействие.

Я быстро, слишком быстро, сказала, мысли кружились в голове:

— Что ж, как раз теперь… — Я остановилась.

Он развернулся на стуле, чтобы взглянуть на меня.

— Вам требуется помощь уже сейчас?

— Я… я в довольно затруднительном положении… — Я закусила губу. — Может быть, — холодно сказала я, — если бы можно было получить кредит, я могла бы предоставить в залог дом…

— Ах, да, — пробормотал он. — Дом. Да, я думаю, можно это устроить, миссис Рослин. Я думаю, это даже легко будет устроить.

Если бы он не повторял с таким нажимом это слово «устроить»! Мне не нравилось, что он произносит его так расчетливо.

— Можно посмотреть дом? — небрежно спросил он. — Если речь идет о займе, мне было бы интересно — это чистая формальность, разумеется, что за залог вы предоставляете.

— Очень хорошо, — сказала я, помедлив. — Если пожелаете.

Я пошла к двери, а он за мной. О, эти небрежные движения, замечающие все вокруг острые узкие глаза. Мои ладони покрылись испариной. Когда я шла через холл, мне пришлось потихоньку вытереть их о юбку.

— Вот столовая, — сказала я, открывая дверь. — Мы ели здесь на Рождество и на Пасху и в день рождения мужа. Обычно мы едим на кухне.

Солидный дубовый стол поблескивал в солнечном свете; голубая фарфоровая посуда стояла в темном буфете. Лоренсу нравилась старая дубовая мебель. Она пережила не одно поколение семьи Рослинов.

Марк молчал. Мы опять вышли в холл, и я направилась в глубь дома.

— Кухню вы уже видели.

— Да, — подтвердил он. — Кухню я видел.

Мы прошли через кладовую, мимо чулана и наконец пришли на маслобойню.

— Она очень старая, — сказала я. — Видите, какие неровные плиты. Это одна из самых старых частей дома.

— Да. А Энни сегодня нет?

— Она ушла к родственникам в Зеннор. Она ходит туда раз в месяц. — Я опять провела руками по юбке. Сердце забилось в груди.

Через кухню мы вернулись в малую гостиную, располагавшуюся сразу же за большой гостиной.

— Здесь я обычно сижу по воскресеньям и читаю газету, — сказала я. — Мы никогда не пользовались большой гостиной. Она предназначалась только для гостей, таких, как вы.

«И Лоренс», — могла бы добавить я. Мне вспомнилось, как мы с Лоренсом сидели здесь за бокалом вина, когда я впервые пригласила его в дом. «Какая милая комната», — сказал он. Он любил этот дом так же сильно, как и я.