Сьюзан Ховач - Наследство Пенмаров

Лет, может, на двадцать пять. Ну, на двадцать шесть. Я подумала: «Я молода, молода!» Но я этого не понимала; это было невозможно понять. А когда я вышла из комнаты и спустилась вниз, то почувствовала себя легко и свободно, как ветер.

В холле меня встретила Гризельда. Я перехватила ее взгляд на шляпу Марка, лежавшую на столе, но мы ничего не сказали друг другу. Я вышла на воздух. Солнце пригревало; легкий ветерок ласкал пустошь, и неожиданно для себя я побрела вверх по холму. Я брела до тех пор, пока передо мной среди вереска не выросли стены замка Чун.

Тогда я заплакала. Слезы беззвучно подступали к глазам и обжигали щеки. Я вошла во внутренний круг руин, словно так могла вызвать призрак человека, которого впервые увидела здесь семь месяцев тому назад, но там не было никаких призраков — только горькие воспоминания о любви плохо подходящей друг другу пары: жены фермера, горящей желанием компенсировать попусту растраченную юность, и ученого средних лет, уставшего терпеливо переносить семнадцатый год безбрачия. Каждый из нас подходил другому; это я поняла только сейчас. Единственная разница между нами была в том, что я обманывала себя, думая, что страстно влюблена, а Лоренс сразу признал, что мы были двумя незнакомцами, которые, стремясь избавиться от одиночества, решились на отношения, которые проявлялись в тех или иных формах взаимности трижды в неделю на фоне долгого, скучного деревенского лета.

Вот и все. Может быть, правда была слишком проста, но я бы могла дожить до самой смерти и не понять этого, если бы не столкнулась с гораздо более непрошенной правдой при своем вынужденном знакомстве с Марком Касталлаком.

Я опять принялась плакать и попыталась возненавидеть его за разрушенные иллюзии, с которыми я так долго жила и любила, но не смогла. Как только я подумала о Марке, мне сразу же захотелось снова оказаться с ним в той запертой комнате, ведь нельзя ненавидеть мужчину, которому ты готова отдаться еще и еще раз без малейших колебаний.

Потом я выбралась из развалин замка и медленно пошла вниз по холму к ферме.

Гризельда на кухне жевала хлеб с сыром. Мы опять не произнесли ни слова. Пройдя в холл, я увидела, что шляпа Марка все еще лежит на комоде; занервничав, я вернулась на кухню и отрезала большой кусок холодного пирога, который лежал на блюде в шкафу. Оказалось, что я зверски голодна и, покончив с пирогом, я съела еще яблоко и кусок торта с лимонным мармеладом. Когда ко мне наконец пришло ощущение сытости, я услышала на лестнице шаги Марка.

Я сразу же ушла в холл. И увидела его словно впервые. Он выглядел старше, спокойнее, лучше владел собой, в его раскосых глазах было знание, которое я нашла странно возбуждающим. Увидев меня, он улыбнулся. И я перестала понимать, почему когда-то могла считать его некрасивым. В тот момент, как я подумала о том, как потрясающе он выглядит, он пригладил локон, и его короткие сильные пальцы тотчас же напомнили о часах, проведенных за запертой дверью.

Краска прилила к моему лицу; сердце сильно забилось.

— Останешься на ужин? — ровным голосом спросила я. — Если ты голоден, еды полно.

— Спасибо, но ужин ждет меня в Морве, мне пора идти. — Он сделал паузу и взглянул на закрытую дверь большой гостиной. — Хотя, должен признаться, я хочу пить. Может, найдется сидр?..

— Сейчас принесу.

Когда я вернулась с полным кувшином и бокалом, он все еще стоял в холле, но дверь большой гостиной была приоткрыта. Я подумала: что ему там было надо?

Он быстро выпил сидр и поставил бокал на комод по соседству.

— Можно прийти завтра вечером после ужина?

— Очень хорошо… но, может быть, ты придешь пораньше и поужинаешь со мной?

— Нет, — сказал он, — но останусь на завтрак.

И он опять улыбнулся. В его глазах было выражение, которое я видела и презирала у других мужчин, но у него оно почему-то было невыносимо возбуждающим. Мы стояли, глядя друг на друга, примерно на расстоянии двух футов, и притяжение между нами было настолько сильно, что я почувствовала, что если мы сейчас прикоснемся друг к другу, то вспыхнем, как молния в глухую ночь.

— Тогда до завтра, — сказал он после паузы. — Всего доброго, миссис Рослин.

— Всего доброго, мистер Касталлак, — без энтузиазма ответила я и придержала дверь, когда он выходил на крыльцо.

Когда он исчез из виду, я закрыла дверь и оперлась спиной о стену. Колени опять дрожали; физическое изнеможение ударило по мне, словно молотком. Взяв кувшин с сидром, я налила немного себе в бокал, из которого он пил, и неровными шагами направилась в гостиную.

Стол я увидела с порога. И чуть не выронила бокал. Сидр перелился через край, забрызгал платье и запачкал ковер. Потом у меня начали гореть щеки. Я медленно поставила бокал на стол и один за другим взяла в руки пять золотых соверенов, которые он так заботливо оставил после своего ухода.

В ту неделю каждую ночь Марк проводил на ферме. Когда его не было, я ничем не могла занять себя, кроме самых простых дел, таких, как вытирание пыли с мебели или кормление кур, и в конце концов предоставила Гризельде и Энни выполнять подавляющую часть работы; из экономии я не пользовалась услугами Этель и Милли Тернер со времени смерти мужа. Однажды я-таки съездила на рынок с Гризельдой, но не могла сконцентрироваться на деле и только все напутала. Я жила ради вечеров, но, хотя не раз просила Марка поужинать со мной на ферме, он всегда отказывался.

Его отказы злили меня и странным образом унижали.

— Я что, недостойна с тобой ужинать? — наконец спросила я. — Меня оскорбляет, что ты приходишь сюда вечер за вечером, но не делаешь ничего, кроме…

— Кроме? — Он засмеялся, забавляясь моим смущением, и сказал тягучим голосом: — Но ты же должна признать, что это весьма существенное «кроме»!

Его спокойствие очень меня разозлило.

— Но почему ты отказываешься со мной ужинать? — спросила я. — Мне кажется, я по крайней мере имею право узнать причину!

— Ты ни на что не имеешь права, моя дорогая, — вежливо возразил он. — Я тебе не подотчетен. Я вправе делать все, что мне заблагорассудится.

— Очень хорошо, — воскликнула я в ярости, — будь независимым сколько влезет! Полагаю, ты по своей молодости путаешь это понятие с высокомерием. Но это не имеет для меня ни малейшего значения.

Он опять засмеялся.

— Мне нравится, когда ты сердишься! — только и сказал он, а потом протянул руку через стол и коснулся моей руки, и я почувствовала, как уже знакомая дрожь возбуждения пробегает по моему телу. Его голос, низкий, красивый голос, который мне так нравился, велел мне быть терпеливой, потому что в конце концов я получу все, что хочу. — Когда мы с тобой первый раз поужинаем вместе, это будет большой праздник, — сказал он, — а не прозаическая трапеза на маленькой корнуолльской ферме, где ты ужинала с мужем и принимала… других людей. Лишь верь мне…