Деннис Лихэйн - Настанет день

— Ничего я не притворяюсь, — буркнул Дэнни. Получилось довольно резко.

— Я разговаривал с людьми, — поспешно добавил Стив. — С теми, кто мне многим обязан еще с тех пор, когда я патрулировал окрестности.

Дэнни задумался, кто же эти люди. У копов часто возникает ошибочное впечатление, что окружающие испытывают к ним чувство благодарности. Но обычно люди злятся на копов, если только те не спасают им жизнь или кошелек.

— Говорить с людьми немного опасно, — заметил он. — Особенно в Норт-Энде.

— Я же тебе сказал, — возразил Стив, — мои источники мне обязаны. Они мне доверяют. Да и вообще она, между прочим, не в Норт-Энде. Она здесь, в Роксбери.

Появился поезд, завизжал тормозами, остановился, и они уселись в пустой вагон.

— В Роксбери? — переспросил Дэнни.

— Именно. Где-то между Колумбус-авеню и Уоррен-стрит, и готовит вместе с Галлеани что-то масштабное.

— Масштабнее, чем территория между Колумбус и Уоррен?

— Послушай, — сказал Стив, когда они вырвались из туннеля. — Этот тип, между прочим, обещал, что добудет мне точный адрес за пятьдесят баксов.

— Пятьдесят баксов?

— Да что ты все за мной повторяешь?

— Я устал. Прости. Знаешь, Стив, у меня нет пятидесяти баксов.

— Знаю, знаю.

— Это больше, чем моя зарплата за две недели.

— Я же сказал, я знаю. Господи.

— Три доллара еще могу наскрести. В крайнем случае четыре.

— Ну да, конечно. Сделай что можешь. Я к тому, что мы же хотим добраться до этой сукиной дочери, верно?

На самом деле, хотя Дэнни и застрелил Федерико, о Тессе он совсем не думал. Он не мог объяснить, почему это так, но так оно и было.

— Если мы до нее не доберемся, Стив, — ответил он, — то доберется кто-нибудь еще. Она — забота федералов. Ты же понимаешь.

— Я буду осторожен. Не волнуйся.

Дэнни не это имел в виду, но он уже привык, что в последнее время Стив не всегда улавливает суть. Он закрыл глаза, прислонившись затылком к окну; поезд, трясясь и грохоча, шел вперед.

— Как по-твоему, ты скоро мне сможешь раздобыть эти четыре бакса? — спросил Стив.

Дэнни, не открывая глаз, кивнул.

На станции Бэттеримарч он отказался от предложения Стива выпить с ним, и дороги их разошлись. К тому времени, как Дэнни добрался до Салем-стрит, перед глазами у него уже плавали радужные пятна. Он представлял себе кровать, белые простыни, прохладную подушку…

— Как жизнь, Дэнни?

Нора перешла на его сторону улицы, проскользнув между конным фургоном и чихающим «фордом», который изрыгал из выхлопной трубы чернильного цвета дым. Оба остановились, она — у края тротуара, он — на тротуаре лицом к ней. Взгляд у нее был ненатурально оживленный. Из-под тоненького, не по погоде, пальтишка выглядывала бледно-серая блузка, которую Дэнни всегда любил, и голубая юбка по щиколотку. Скулы ее выдавались, глаза сильно запали.

— Нора.

Она протянула ему руку, комично-официально, как ему показалось; он пожал ее, словно мужчине.

— Ну и? — спросила она, усиленно сохраняя живость во взгляде.

— Что — ну и? — повторил Дэнни.

— Как жизнь?

— Порядок, — ответил он. — А ты как?

— Лучше не бывает, — ответила она.

— Прекрасные новости.

— Ага.

Даже в восемь вечера улицы Норт-Энда кишели народом. Дэнни надоело, что его все время толкают, он взял Нору под руку и повел в кафе. Кафе было почти пустое. Они сели у окна.

Нора сняла пальто; из задней комнаты появился хозяин, на ходу повязывая фартук. Он поймал взгляд Дэнни.

— Due caffè, per favore .

— Si, signore. Venire a destra in su .

— Grazie  . [72] Два кофе, пожалуйста. — Хорошо, синьор. Сейчас принесу. — Спасибо ( ит .).

Нора улыбнулась:

— Я и забыла, какое мне это доставляло удовольствие.

— Что именно?

— Да твой итальянский. Эти звуки, понимаешь? — Она оглядела кафе, посмотрела на улицу. — По-моему, ты здесь как дома, Дэнни.

— Я и есть дома. — Он подавил зевок. — И так всегда было.

— Ну а как ваш паточный потоп? — Она сняла шляпку и положила на стул. Пригладила волосы. — Говорят, это наверняка вина компании?

Дэнни кивнул:

— Вроде бы так и есть.

— Но вонь по-прежнему жуткая.

Еще бы. На каждом кирпиче, в каждой канаве, в каждой щели между булыжниками Норт-Энда остались частицы патоки. И чем теплее становилось, тем хуже все это пахло. Численность насекомых и грызунов утроилась, детская заболеваемость резко взлетела вверх.

Вернувшись из задней комнаты, хозяин поставил перед ними два кофе:

— Qui andate, signore, signora.

— Grazie così tanto, signore.

— Siete benvenuti. Siete per avere così bello fortunato una moglie, signore  . [73] — Прошу вас, синьор, синьора. — Большое спасибо, синьор. — Мне очень приятно. Вам повезло, у вас очень красивая жена, синьор ( ит .).

Он хлопнул в ладоши, одарил их широкой улыбкой и снова исчез за стойкой.

— Что он сказал? — поинтересовалась Нора.

— Сказал, что сегодня вечером хорошая погодка. — Дэнни опустил в чашку кусок сахара и стал размешивать. — Что тебя сюда привело?

— Вышла прогуляться.

— Далеко тебя занесло, — заметил он.

Она потянулась к вазочке с сахаром, стоявшей между ними.

— Откуда тебе знать, далеко или нет? Ты разве знаешь, где я живу?

Он положил на стол пачку «мюрадов». Черт побери, ну и вымотался же он.

— Давай оставим, — предложил он.

— Что оставим?

— Эти выяснения.

Она положила себе в чашку два куска сахара, добавила сливок.

— Как Джо?

— Отлично, — сказал Дэнни, невольно задумавшись, так ли это: он уже давно к своим не заходил. Мешала работа, собрания в клубе, но и что-то еще, что-то такое, во что ему не хотелось вникать.

Она отпила кофе, глядя на него своими неестественно блестящими запавшими глазами.

— Я подумала, ты давно уже мог бы меня навестить.

— Вот как?

Она кивнула. С ее лица начала сползать наигранная веселость, черты стали смягчаться.

— Зачем, Нора?

Ее лицо вновь стало фальшиво-радостным, напряженным.

— Ах, не знаю. Так, просто надеялась.

— Надеялась. — Он кивнул. — Кстати, как зовут твоего сына?

Она поиграла ложечкой, провела пальцами по клетчатой скатерти.

— Зовут его Гэбриэл, — ответила она, — и он не мой сын. Я тебе это уже говорила.

— Ты мне много чего говорила, — возразил Дэнни. — И ни разу не упоминала этого сына, который не сын, пока Квентин Финн про него не объявил.

Она подняла глаза, они больше не блестели, но в них не было ни злости, ни обиды. Казалось, она уже больше ничего ни от кого не ждет.

— Я не знаю, чей сын Гэбриэл. Он просто уже находился там, в тот день, когда Квентин привел меня в свою лачугу, которую он называет домом. Гэбриэлу было тогда восемь лет, и он был дикий, хуже волчонка. Квентин — жалкое подобие человека, ты сам видел, но Гэбриэл… Это просто дьявольское отродье. Он мог часами сидеть на корточках возле камина и смотреть в огонь, словно разговаривая с ним, а потом без единого слова выйти из дома и выколоть козе глаза. Такой он был в девять лет. Хочешь, я тебе расскажу, каким он стал в двенадцать?