Деннис Лихэйн - Настанет день

Его напарник держал Стоддарда за руку и плакал.

— Черт, почти тридцать лет отслужил, и чтобы вот так закончить?

— Господи помилуй, — пробормотал Марк. — Мы пять лет вместе прослужили в Десятом участке, что на Роксбери-кроссинг.

— Уэлчу они бедро прострелили, — сообщил первый коп. — Армстронгу — руку. Эти ублюдки били пешнями для льда, каково?

— Они за это поплатятся, — мрачно сказал Марк.

— Ты чертовски прав, — проговорил плачущий коп. — Чтоб мне лопнуть.

Дэнни отвел взгляд от трупа Стоддарда. По Дадли-стрит неслись «скорые». На другой стороне площади полицейский, шатаясь, поднялся на ноги, стер кровь с глаз и тут же упал снова. Дэнни видел, как другой коп опорожняет металлический мусорный бак на распростертого перед ним «латыша», а потом бросает на него и сам бак. Дэнни встрепенулся, только узнав светло-кремовый костюм. Он подоспел, когда полицейский так наподдал лежащему, что аж сам подпрыгнул.

Лицо Натана Бишопа напоминало раздавленную сливу. Выбитые зубы рассыпались по мостовой возле его подбородка. Одно ухо было наполовину оторвано. Все пальцы на руках вывихнуты.

Дэнни положил руку на плечо Генри Темпла, громилы из Службы особых отрядов.

— Думаю, ты его уже успокоил, — произнес Дэнни.

Темпл уставился на Дэнни, словно подыскивая остроумный ответ. Пожал плечами и двинулся прочь.

Мимо проходили двое санитаров, и Дэнни окликнул их:

— Тут человек.

Один из санитаров скривился:

— Без коповского значка? Ему повезет, если мы его до заката подберем.

Натан Бишоп открыл левый глаз, казавшийся ослепительно-белым на фоне той бесформенной массы, что осталась от его лица.

Дэнни хотел сказать: «Мне очень жаль». Он хотел сказать: «Простите меня». Но он ничего не сказал.

Губы Натана были рассечены, но все-таки сложились в горькую усмешку.

— Мое имя Натан Бишоп, — пробормотал он. — А ваше как?

Он закрыл глаз, и Дэнни опустил голову.

На обед Лютеру давался час, и он рванул к дому Жидро, который в эти дни служил штаб-квартирой бостонского отделения НАСПЦН. Миссис Жидро работала там вместе с дюжиной других женщин почти каждый день. В подвале печатали «Кризис», а потом рассылали его по стране.

Лютер вошел в пустой дом. Так он и рассчитывал: в хорошую погоду девочки брали с собой обед и уходили в Юнион-парк, который был в нескольких кварталах отсюда, а сегодня выдался самый погожий денек в нынешнюю весну. Он пробрался в кабинет миссис Жидро. Сел за ее стол. Выдвинул ящик. Извлек гроссбух. Он ждал целых полчаса, пока не вернулась миссис Жидро.

Она сняла пальто и шарф.

— Лютер, родной, что ты здесь делаешь?

Лютер постучал по гроссбуху пальцем:

— Ежели не дам этот список полисмену, арестуют мою жену и заберут нашего ребенка, едва он у нее родится.

Улыбка застыла на лице у миссис Жидро, потом исчезла вовсе.

— Не поняла…

Лютер повторил.

Миссис Жидро села в кресло напротив него:

— Расскажи мне все подробно.

Лютер рассказал ей про все, кроме погреба: пока он не разузнает, для чего этот погреб нужен Маккенне, он не станет про него говорить. Когда он договорил, на добром старом лице миссис Жидро не осталось ни следа доброты, да и признаков возраста тоже. Оно сделалось гладким и неподвижным, точно надгробная плита.

Когда он закончил, она произнесла:

— Ты не давал ему ничего? Ни разу не доносил?

Лютер уставился на нее, открыв рот.

— Отвечай, Лютер. Это не детские игры.

— Нет, — сказал Лютер. — Я ему сроду ничего такого не давал.

— Тогда не сходится.

Лютер промолчал.

— Он не стал бы давить на тебя, прежде не замарав. Полиция так не действует. Он бы заставил тебя что-нибудь сделать здесь или в новом здании.

Лютер покачал головой.

Она смотрела на него, дыша тихо и размеренно. Лютер снова помотал головой.

— Лютер.

Он рассказал ей про погреб.

Она взглянула на него так, что ему захотелось выпрыгнуть в окно.

— Почему ты просто не пришел к нам и не рассказал, как только он тебя попросил?

— Не знаю, — ответил Лютер.

Она покачала головой:

— Ты что же, никому не доверяешь, сынок? Ни единому человеку?

Лютер помалкивал.

Миссис Жидро потянулась к телефону на столе, нажала рычаг, заправила прядь волос за ухо, поднося к этому уху трубку.

— Эдна? Девочка моя, попроси всех машинисток, которые у тебя там сидят, подняться на первый этаж. Собери их в гостиной. Немедленно. И пусть захватят свои машинки. Да, и вот еще что, Эдна. У вас ведь там, внизу, есть наши телефонные справочники? Нет, бостонский не годится. Есть Филадельфия? Хорошо. Пусть его тоже принесут.

Она повесила трубку и слегка побарабанила пальцами по губам. Когда она снова посмотрела на Лютера, гнева в ее взгляде уже не было, его сменил возбужденный блеск. Но потом лицо у нее снова помрачнело, пальцы замерли.

— Что такое? — спросил Лютер.

— Ты можешь принести ему что угодно, но он все равно устроит так, чтобы тебя арестовали или застрелили.

— Почему? — не понял Лютер.

Она смотрела на него расширенными глазами.

— Во-первых, потому что он это может. — Она слегка покачала головой. — Он сделает это, Лютер, потому что ты достанешь ему список. А из тюрьмы ты о своих подвигах никому поведать не сможешь.

— А если не принесу?

— Тогда он просто убьет тебя, — спокойно ответила она. — Выстрелит в спину. Нет, придется принести.

Она вздохнула. Лютер все не мог прийти в себя после этого «убьет тебя».

— Я должна кое-кому позвонить. Прежде всего — доктору Дюбуа. — Теперь пальцы ее барабанили по подбородку. — И в наше юридическое управление в Нью-Йорк, это обязательно. И нашим юристам в Талсу.

— В Талсу?

Она глянула на него, словно забыв, что он в комнате.

— Если все это сорвется, Лютер, и арестуют твою жену… Мы договоримся, чтобы адвокат ждал ее на ступеньках окружной тюрьмы — еще до того, как ее туда доставят. Думаешь, с кем ты тут имеешь дело?

Лютер произнес:

— Я… я…

— Ты, ты, — передразнила миссис Жидро и улыбнулась. — Лютер, у тебя доброе сердце. Ты не предал свой народ, ты сидел здесь и ждал меня, а человек помельче душой уже летел бы сейчас по улице с этой книжкой в руках. Да, родной, я это ценю. Но ты еще ребенок, Лютер. Дитя. Если бы ты доверился нам четыре месяца назад, ты не угодил бы в эту переделку. Как и мы. — Она потянулась через стол и похлопала его по руке. — Ничего. Ничего страшного. Каждый медведь когда-то был медвежонком.

Она вывела его из кабинета в гостиную, куда как раз входили женщины, держа в оттянутых тяжестью руках пишущие машинки. Половина — цветные, другая половина — белые, по большей части студентки, в основном из богатых семейств, и эти последние поглядывали на Лютера с некоторой опаской и еще с кое-каким чувством, о котором ему сейчас не хотелось слишком уж задумываться.