Деннис Лихэйн - Настанет день

— А что еще? — спросил Дэнни.

Отец погрозил ему пальцем:

— Я не настолько пьян.

И вот сегодня вечером Дэнни стоял рядом со своим крестным возле этого сарайчика, с рюмкой ирландского и с одной из тех отличных сигар, которые Эдди ежемесячно получал от приятеля, служившего в полицейском управлении Тампы . [51] Тампа — город во Флориде. Воздух пах сыростью и дымом, как бывает в густой туман, однако небо было чистое. Дэнни доложил Эдди о своей встрече с Натаном Бишопом, о замечании Бишопа насчет того, как следует поступить со всеми богачами, но Эдди почти никак не отреагировал на эти сообщения, словно их не расслышал.

Но когда Дэнни передал ему очередной список имен и номеров машин с одного собрания «Коалиции друзей народов Южной Италии», Эдди так и загорелся. Он выхватил листок у Дэнни и сразу пробежал его глазами. Открыл дверь сарайчика, достал оттуда старую кожаную сумку, которую повсюду таскал с собой, и положил в нее бумагу. Убрал сумку обратно и затворил дверцу.

— Замок не вешаешь? — спросил Дэнни.

Эдди приподнял голову:

— Думаешь, воры полезут сюда за инструментами?

— Или за сумками.

Эдди улыбнулся:

— Кто в здравом уме решится проникнуть в это жилище с дурными намерениями?

Дэнни улыбнулся в ответ, хотя и довольно натянуто. Он курил сигару, смотрел на город, вдыхал запахи бухты.

— Чем мы занимаемся, Эдди?

— Наслаждаемся приятным вечерком.

— Нет. Я о расследовании.

— Охотимся на радикалов. Защищаем нашу великую страну, служим ей.

— Составляя списки?

— Похоже, ты малость того, Дэн.

— То есть?

— Не в себе. Тебе удается высыпаться?

— Никто у них не говорит о Первомае. Во всяком случае, в интересующем тебя ключе.

— Не станут же они трубить о своих гнусных намерениях, ведь так? И потом, еще и месяца не прошло, как ты начал работать.

— Большинство из них — просто трепачи.

— А анархисты?

— Нет, — признал Дэнни. — Эти — террористы, черт их дери. Но остальные… Ты послал меня проверять профсоюзы водопроводчиков, плотников, каждый кружок по шитью с социалистическим уклоном. Ради чего? Тебе нужны имена? Не понимаю.

— Нам что, лучше подождать, когда они нас взорвут, и только потом мы начнем их принимать всерьез?

— Кто взорвет? Водопроводчики?

— Будь посерьезнее.

— Большевики? Социалисты? Я не уверен, что они способны подорвать что-нибудь за пределами собственной грудной клетки.

— Они террористы.

— Они инакомыслящие.

— Тебе не помешал бы небольшой отпуск.

— Мне не помешало бы яснее понять, что мы, черт побери, делаем.

Эдди обнял его за плечо и подвел к краю крыши. Они стали смотреть на город — на его парки и улицы, на кирпичные дома и черные крыши, на огни центра, отражавшиеся в темной воде, которая текла мимо.

— Мы защищаем это, Дэн. Вот это. Такое у нас дело, уж поверь мне. — Он затянулся. — Охраняем наш домашний очаг.

В очередной вечер в таверне «Капитолий» Натан сначала помалкивал, но потом в нем взыграла третья рюмка:

— Вас когда-нибудь били?

— Что?

Бишоп поднял сжатые кулаки:

— Вы понимаете.

— Случалось. Было время, боксировал. В Пенсильвании, — поспешил добавить он.

— Но вас когда-нибудь отталкивали в сторону, в буквальном смысле?

— Отталкивали? — Дэнни покачал головой. — Не помню такого. А что?

— Интересно, знаете ли вы, какая это редкая привилегия — идти по жизни, не боясь других людей.

Дэнни раньше никогда об этом не задумывался. Его вдруг смутило, что он-то все время двигался по жизни так, словно ожидал, что она будет работать на него. И обычно работала.

— Должно быть, это приятно, — заметил Натан. — Только и всего.

— Чем вы занимаетесь? — спросил Дэнни.

— А вы чем?

— Я ищу работу. Но вы… Руки у вас не рабочие. Да и одежда.

Натан коснулся лацкана пальто:

— У меня она не такая уж дорогая.

— Но и не тряпье. К тому же в тон ботинкам.

Бишоп криво усмехнулся:

— Любопытное наблюдение. Вы что, коп?

— Да, — ответил Дэнни и закурил.

— А я врач.

— Лекарь и легавый, отличное сочетание. Вы можете заштопать того, кого я подстрелю.

— Я говорю серьезно.

— Я тоже.

— Это вряд ли.

— Ну ладно, пускай я не легавый. Но вы-то доктор?

— Был когда-то. — Бишоп потушил окурок и сделал медленный глоток.

— Разве можно перестать быть врачом?

— Можно перестать быть кем угодно. — Бишоп отхлебнул еще, глубоко вздохнул. — Раньше я был хирургом. Большинство из тех, кого я спасал, этого совсем не заслуживали.

— Они были из богатых?

Дэнни увидел, как по лицу Бишопа скользнуло раздражение, уже знакомое мнимому Даниэлю Санте. Оно означало, что Бишоп приближается к тому состоянию, когда им начнет управлять исключительно гнев, когда его невозможно будет успокоить до тех пор, пока он не выдохнется сам.

— Из равнодушных. Можно было сказать им: «Каждый день в Норт-Энде, в Вест-Энде, в Южном Бостоне, в Челси умирают люди. И убивает их одно-единственное — бедность». И знаете, что вам на это ответят? «А что я могу сделать?» Как будто это ответ. Что вы можете сделать? Вы отлично можете помочь, черт побери. Вот что вы можете сделать, буржуйское дерьмо. Что вы можете сделать? А чего не можете? Закатайте свои паршивые рукава, оторвите от мягкого кресла свою паршивую задницу, и жену свою тоже заставьте оторвать, и спускайтесь к своим, черт побери, собратьям, туда, где они буквально дохнут с голоду. И делайте то, что нужно для того, чтобы им помочь. Вот что, черт вас раздери, вы можете сделать, сукины дети.

Натан Бишоп опрокинул в себя рюмку, бросил ее на исцарапанный деревянный стол и оглядел бар; глаза у него были красные и пронзительные.

Как часто бывало после монологов Натана, атмосфера вокруг стала какая-то гнетущая, и Дэнни молчал. Он чувствовал, как мужчины за соседним столиком неуклюже ерзают на сиденьях. Один из них вдруг завел речь о Руте, о том, что, по последним слухам, его продают в другую команду. Натан, тяжело сопя, потянулся к бутылке, сунул в рот папиросу. Когда он взял бутылку, рука у него дрожала. Он наполнил рюмку, откинулся в кресле, чиркнул спичкой о ноготь большого пальца, закурил.

— Вот что вы можете сделать, — повторил он шепотом.

В баре «Свиное брюхо» Дэнни пытался разглядеть сквозь толпу «латышей» столик, за которым устроился, попивая из рюмочки что-то янтарное, Луис Фраина, в темно-коричневом костюме и узком черном галстуке. Лишь по его горящему взгляду за круглыми очочками можно было понять, что это не профессор, по ошибке забредший в неподходящее заведение, да еще по тому, с каким уважением к нему здесь относились.

Говорили, что Фраина, уроженец Италии, в совершенстве владеет русским; ходили слухи, что это ему однажды сказал сам Троцкий. На столике перед Фраиной лежала раскрытая записная книжка в черной молескиновой обложке, и время от времени он вносил в нее какие-то заметки карандашом или пролистывал страницы. Он редко поднимал взгляд, делая это лишь для того, чтобы показать, что услышал говорящего. Несколько раз они с Дэнни переглядывались.