Деннис Лихэйн - Настанет день

Фраина поднялся:

— Идите.

— Нет, товарищ.

Петр Главяк оттолкнулся локтем от дверцы холодильника. Другую руку он держал за спиной.

— Говорю в последний раз, — сказал Фраина. — Уходите.

— Не могу, товарищ. Я…

Раздалось четыре щелчка: это щелкнули взводимые курки четырех пистолетов. Три — у Дэнни за спиной, один — в руке у Петра Главяка.

— Встать! — заорал Главяк; эхо запрыгало, отражаясь от каменных стен тесной каморки.

Дэнни встал. Главяк зашел ему за спину.

Фраина скорбно улыбнулся:

— Для вас это единственный выбор, но вы и его можете лишиться. — Он махнул рукой, указывая на дверь.

— Вы не правы.

— Нет, — возразил Фраина. — Я прав. Спокойной ночи.

Дэнни не ответил. Прошел мимо Фраины. Прямо перед ним на стене лежали четыре тени. У него яростно зачесалась шея — сзади, у основания черепа. Он открыл дверь и вышел.

В ванной Дэнни сбрил бороду: это было последнее, что он сделал в съемной квартире, где обитал в качестве Даниэля Санте. Основную часть растительности он состриг ножницами, кидая клочья в бумажный пакет; затем намочил остатки бороды горячей водой и обильно смазал их кремом для бритья. С каждым движением бритвы он чувствовал себя стройнее и легче. Смыв последнее пятнышко крема и последний волосок, он улыбнулся.

В субботу днем Дэнни и Марк Дентон встретились с комиссаром О’Мирой и мэром Эндрю Питерсом в кабинете последнего.

На Дэнни мэр произвел впечатление человека не на своем месте: он никак не сочетался с этим большим столом, с этой накрахмаленной рубашкой со стоячим воротничком, с этим твидовым костюмом. Он то и дело поглаживал телефон, стоявший на столе, и все время поправлял настольный блокнот.

Они уселись, и мэр улыбнулся:

— Вот он, цвет бостонской полиции, не так ли, джентльмены?

Дэнни улыбнулся в ответ.

Стивен О’Мира встал у стола. Еще не произнеся ни слова, он, казалось, полностью завладел положением.

— Мы с мэром Питерсом рассмотрели бюджет на предстоящий год и увидели отдельные позиции, по которым можно наскрести для вас дополнительные доллары. Этого недостаточно, однако это лишь начало, джентльмены, и, более того, это признание того, что ваши претензии обоснованны. Я прав, господин мэр?

Питерс поднял взгляд:

— Да-да, безусловно.

— Мы договорились с городскими медицинскими службами, с тем чтобы они провели исследование санитарных условий в участках. Они согласились приступить в течение первого месяца нового года. — О’Мира встретился взглядом с Дэнни. — Вас устраивает такое начало?

Дэнни посмотрел на Марка, потом снова на комиссара.

— Вполне, сэр.

Питерс произнес:

— Мы все еще выплачиваем задолженность по госзаймам на проведение канализации по Коммонуэлс-авеню, джентльмены. Не говоря уж о затратах на расширение трамвайной сети, отопительном кризисе, который произошел во время войны, и существенном дефиците финансирования государственных школ в белых районах. При этом рейтинг наших облигаций весьма низок и продолжает падать. К тому же теперь стоимость жизни резко возросла, так что мы очень понимаем вашу озабоченность. Но нам требуется время.

— И вера, — добавил О’Мира. — Чуть-чуть побольше веры. Не желаете ли вы, джентльмены, опросить ваших коллег? Составить сводку их претензий? Не хотите ли изложить те факты, которые говорят о злоупотреблении руководства властью?

— Не опасаясь возмездия? — уточнил Дэнни.

— Совершенно не опасаясь, — ответил О’Мира. — Заверяю вас.

— Тогда, разумеется, хотим, — произнес Марк Дентон.

О’Мира кивнул:

— Предлагаю встретиться здесь же примерно через месяц. А до этого давайте воздержимся от высказываний в печати и вообще от раскачивания лодки. Согласны?

Дэнни и Марк кивнули.

Мэр Питерс встал и пожал им руки:

— Возможно, я и новичок на своем посту, джентльмены, но я надеюсь оправдать ваше доверие.

О’Мира вышел из-за стола и указал на двери кабинета:

— Как только мы откроем дверь, здесь окажутся журналисты. Начнут сверкать фотовспышками, выкрикивать вопросы, в общем, все как обычно. Кто-нибудь из вас ведет сейчас агентурную работу под чужим именем?

Дэнни сам удивился, какое облегчение он почувствовал, отвечая:

— Уже нет, сэр.

В одной из задних кабинок таверны «Заповедник» Дэнни передал Эдди Маккенне коробку, в которой находилась одежда Даниэля Санте, ключ от его съемной квартиры, различные заметки и литературу, которую он изучал.

Эдди показал на гладко выбритое лицо Дэнни:

— Значит, все.

— Все.

Маккенна перебрал содержимое коробки, отодвинул ее в сторону:

— Нет шансов, что Даниэль Санте передумает, если хорошенько отоспится?

Дэнни послал ему взгляд, начисто исключающий такую возможность.

— Полагаешь, они могли тебя убить? — поинтересовался Маккенна.

— Не думаю. Но когда слышишь, как у тебя за спиной четверо здоровенных быков взводят четыре курка…

Маккенна кивнул:

— Конечно, от такого бы и сам Христос усомнился в мудрости Своего учения.

Некоторое время они молчали, каждый был занят собственным стаканом и собственными мыслями.

— Я мог бы придумать тебе новую маску, заслать в другую ячейку. Есть такая…

— Хватит. Я даже не знаю, за каким хреном мы это делали. Я не знаю, почему…

— Не нам рассуждать о том, почему.

— Не мне . Это твое детище.

Маккенна пожал плечами.

— Чем я занимался? — Дэнни посмотрел на свои раскрытые ладони. — Чего добился? Разве что составлял списки ребят из профсоюзов да беззубых большевиков…

— Беззубых красных не бывает.

— Чего ради?

Эдди Маккенна отхлебнул пива, зажег сигару, скосился на дым.

— Мы тебя потеряли.

— Что? — переспросил Дэнни.

— Да, да, — произнес Маккенна негромко.

— Не понимаю, о чем ты. Это я. Дэнни.

Маккенна устремил взгляд в потолок:

— В детстве я одно время жил у дядюшки, только не помню, с какой стороны, — с материнской или отцовской. Он был типичный угрюмый ирландец. Ни музыки, ни любви, ни веселья. И у него был пес. Простой дворовый пес, глупый-преглупый, но прямо-таки источавший любовь и веселье. Он так и приплясывал на месте, когда видел, что я поднимаюсь на холм, так и вилял хвостом, просто от радости, что я его приласкаю, стану с ним бегать, буду чесать его пестрое брюхо. — Эдди затянулся и медленно выдохнул. — И вот он захворал. Начал чихать кровью. И дядюшка мне велел стащить его в океан. Избил меня, когда я отказался. Я стал плакать, а он исколотил меня еще сильнее. Ну, я и понес пса в океан. Дотащил его до места, где мне было по подбородок, и отпустил. Дядя велел держать его под водой и считать до шестидесяти, но он был больной, слабый и вялый и сразу камнем ухнул на дно. Я вылез на берег, и тут дядюшка опять принялся меня колошматить. Я кричу: «За что?» А он показывает: гляди, бедный глупый пес плывет обратно. Плывет ко мне. И в конце концов добирается до берега. Весь дрожит, тяжело дышит, с шерсти каплет. Просто чудо. Романтик, герой. Только он успел на меня глянуть, как дядюшка всадил ему в спину топор и разрубил пса пополам.